Когда дым застилает глаза. Провокационные истории о своей любимой работе от сотрудника крематория - Кейтлин Даути

Пока мы вывозили миссис Адамс из дома, к нам подошел ее сын. Он был моим ровесником, и его мать была мертва. Он хотел положить цветок на каталку. Я не знала, что сказать, и поэтому пробормотала: «Она, наверное, была потрясающей женщиной. Поверьте мне, я сразу это вижу».

Это, конечно, была ложь. Это был мой первый вызов на дом, и я даже не умела заворачивать тело в простыню, не говоря уже о том, чтобы понимать по атмосфере в комнате, насколько «потрясающим» усопший был при жизни.

«Эм, да, спасибо», – ответил он.

Пока мы с Крисом ехали обратно, а тележка с миссис Адамс дребезжала у нас за спиной, Крис пытался убедить меня в том, что я вовсе не опозорилась.

– Послушай, Кэт, мы приходим к людям в худшие моменты их жизни. Возможно, если бы мы продавали новый дом или машину, они хотели бы иметь с нами дело. Но что они могут от нас получить? Ничего. Мы берем деньги за то, чтобы забрать у них любимого человека. Им хочется этого меньше всего на свете, – сказал он мне. Его слова меня приободрили.

За неделю – 30 трупов в занятые периоды. Чтобы забрать тело на машине требовалось как минимум 45 минут, а если за умершим нужно было ехать в Сан-Франциско через мост, то гораздо дольше. Тела нужно было забирать постоянно. Крис все время был в отъезде. Как правило, он намеренно вызывался развозить свидетельства о смерти и ездить на почту, только чтобы поменьше видеться с Майком. Я чаще всего оставалась в «Вествинде» и занималась кремацией, так как в большинстве случаев тела можно было забирать поодиночке. Сегодня большинство людей умирает не дома.

Смерть в больнице – относительно новый концепт. В конце XIX века в больнице умирали лишь неимущие и одинокие. Человек того времени в любом случае предпочел бы уйти из жизни в своей постели в окружении семьи и друзей. Даже в начале ХХ в. более 85 % американцев умирали дома.

1930 годы ознаменовались «медикализацией» смерти. Увеличение количества больниц скрыло из вида все неприятные картины, запахи и звуки смерти.

Медицина имела дело с вопросами жизни и смерти, а не воспевала дифирамбы небесам. Процесс умирания стал гигиеничным и контролируемым работниками больниц. Работа врачей и медсестер не вписывалась в концепцию того, что историк Филипп Арьес называл «тошнотворным спектаклем смерти». Стало не принято «заходить в комнату, пахнущую мочой, потом и гангреной». Больницы превратились в место, где умирающие переносили все тяготы смерти, не оскорбляя при этом чувства живых.

В школе нам сказали, что мы не поступим в колледж, не найдем работу и никогда не добьемся успеха в жизни, если не отработаем положенное количество часов на волонтерской работе. Поэтому летом я записалась волонтером в больницу, расположенную в деловом квартале Гонолулу. Там удостоверились, что я не употребляю наркотики и хорошо учусь, а затем выдали мне омерзительную ярко-желтую футболку поло и именной бейдж. После этого меня попросили отчитаться в волонтерском центре.

Волонтерам было разрешено выбрать два места в больнице, в каждом из которых они поочередно работали по неделе. Меня совершенно не интересовали такие популярные опции, как сувенирный магазин и родильное отделение. Я решила, что воздушные шарики с надписью «Выздоравливай быстрее!» и плачущие младенцы непременно испортят мое лето. Итак, моим первым выбором стала регистратура реанимации. Я представляла себя гламурной медсестрой времен Второй мировой войны, вытирающей пот со лбов лихорадочных больных.

Однако работа в реанимации оказалась вовсе не такой, как я ожидала. К моему удивлению, врачи никогда не просили школьницу, стоящую за стойкой регистрации, ассистировать им в процедурах по спасению жизни. Вместо этого я часами смотрела на то, как ужасно напуганные родственники выходят из зала ожидания, чтобы сходить в уборную или купить чашку кофе, и заходят обратно.

Гораздо больше меня устроил мой второй выбор, а именно работа в отделе распределения. Мне нужно было разносить почту и передавать сообщения в разные крылья здания, выкатывать на инвалидном кресле выписанных из больницы старушек к главному входу и, что самое интересное, перевозить трупы в морг, расположенный в подвале. Последняя обязанность была мне особенно по душе. Люди, работавшие там на полную ставку, не понимали моего энтузиазма, но если откуда-нибудь нужно было увезти труп, они великодушно ждали, когда это сделаю я.

Сейчас мне кажется странным, что администрация больницы могла сказать что-то вроде: «Конечно, 15-летняя школьница-волонтер, трупы развозишь ты». Я не думаю, что эта обязанность всегда доставалась юным волонтерам. Честно говоря, я помню облегченное выражение лиц моего начальства, после того как я вымолила у них разрешение на перевозку тел.

Мой начальник Каипо, молодой гаваец, как-то посмотрел в монитор и сказал: «Эй, Кейтлин, хочешь забрать мистера Ямасаки из крыла Пауахи?» Разумеется, я горела желанием забрать мистера Ямасаки.

Когда мы с Каипо пришли в палату, то увидели мистера Ямасаки, лежащего в позе эмбриона на белоснежной больничной койке. Он был похож на мумию с туго натянутой темной кожей. Из-за болезни и старости он весил не более 40 кг, и любой из нас мог переложить его на каталку одной рукой.

«Ого! Этот парень очень старый», – сказал Каипо. Возраст мистера Ямасаки удивил даже такого ветерана по перевозке трупов, как он.

Каталка, которую мы привезли, имела конструкцию, напоминающую закрывающийся металлический ящик. Мы поместили мистера Ямасаки внутрь ящика и накрыли его крышкой из нержавеющей стали. Со стороны могло показаться, что мы толкаем пустую каталку.

Затем мы втиснулись в лифт, где оказались среди обычных посетителей больницы, держащих в руках цветы и плюшевых медведей и не имеющих понятия о мертвом теле рядом с ними. (Когда вы в следующий раз в больнице увидите двух взрослых людей, толкающих пустую каталку, вспомните о мистере Ямасаки.) Все вышли из лифта задолго до нас. Каипо, мистер Ямасаки и я продолжали спускаться в подвал.

С виду больница была приятным местом, где царила атмосфера выздоровления; там использовалось самое современное оборудование, а стены украшали картины гавайских художников. Все: фальшивая каталка, секретный морг в подвале, – должно было замаскировать смерть, скрыть ее от глаз посетителей. Смерть больного считалась провалом системы медицины; расстраивать пациентов или их родственников не разрешалось.

Каипо и Крис из «Вествинда» в какой-то степени были похожи: они оба были спокойными достойными мужчинами, перевозившими тела тех, кто еще недавно был жив. Для них это была рутинная работа, в то время как любой другой человек счел бы ее одновременно таинственной и омерзительной.

После нескольких вызовов на дом я поняла, что Крис оставался невозмутимым при любых обстоятельствах, даже когда нам приходилось работать в ужасных условиях домов Сан-Франциско. Когда мы поднимались по опасным винтовым лестницам, Крис лишь вздыхал и говорил: «Надо было взять портативные». Под этим выражением он подразумевал портативные носилки, примерно такие, какие используются для транспортировки тел с поля боя. Мы с Крисом пристегивали тело к носилкам и делали все возможное, чтобы вынести их к фургону: тащили их боком, опускали и поднимали, держали над головой.