Когда дым застилает глаза. Провокационные истории о своей любимой работе от сотрудника крематория - Кейтлин Даути

Когда кремация на Западе стала осуществляться не на открытых кострах, а в закрытых промышленных печах, первые печи были сконструированы так, что по бокам у них были небольшие отверстия, через которые родственники могли наблюдать за процессом, как в пип-шоу[31]. Некоторые похоронные бюро требовали, чтобы члены семьи присутствовали при помещении тела в кремационную печь. Однако со временем отверстия в печах были закрыты, а родственников перестали пускать в крематории.

Когда у бабушки моей подруги Мары случился инсульт, Мара первым же рейсом отправилась во Флориду, чтобы дежурить у ее смертного одра. В течение недели Мара наблюдала за тем, как ее бабушка не может нормально дышать, глотать, двигаться и говорить. Когда смерть великодушно забрала пожилую женщину, Мара думала, что они с другими родственниками будут присутствовать на похоронах от начала до конца. Однако она ошибалась. Я получила от нее следующее письмо: «Кейтлин, мы просто постояли у открытой могилы. Мне казалось, что мы должны присутствовать при засыпании гроба землей, но нам этого не показали. Мы ушли с кладбища, когда гроб все еще стоял там, не погруженный в землю».

Только после того как семья Мары ушла с кладбища, гроб с телом бабушки был опущен в землю и засыпан торфом с помощью желтых строительных экскаваторов.

Эти современные стратегии отрицания позволяют сосредоточить внимание скорбящих на «радостях жизни», так как жизнь продается гораздо лучше, чем смерть. В одной из крупнейших сетей похоронных бюро рядом с залами для прощаний стоят маленькие электропечи, в которых выпекается печенье. Оно призвано утешать своим ароматом скорбящие семьи в течение всего дня. Шоколадная крошка должна замаскировать запах химических веществ и горящих тел.

Я снова прошла мимо подсобки и кивнула женщинам, которые далеко продвинулись в сооружении алтаря. Они расставляли многочисленные тарелки с фруктами и круглые цветочные венки у основания большой фотографии покойного мистера Хуанга, отца семейства. Фотография напоминала портреты, которые часто рисуют в торговых центрах: на ней были изображены голова и плечи пожилого китайского мужчины. Он был одет в строгий костюм и отличался чрезмерно румяными щеками. В качестве фона были нарисованные на компьютере проплывающие облака.

Следуя указаниям Майка, мы с Крисом принесли деревянный гроб с телом покойного в часовню. Когда мы открыли крышку, мистер Хуанг предстал в своем лучшем костюме. Теперь он был уже не тем строгим мечтателем на портрете, а забальзамированным трупом с восковым лицом.

В течение всего утра к покойному приходили все новые члены семьи, каждый из которых приносил фрукты и подарки для украшения алтаря. «Эй, ты! – неодобрительно гавкнула на меня пожилая женщина. – Ты почему в красном?»

Красный цвет, ассоциируемый с радостью, не подходит для похорон в китайской культуре. Вишневое платье, в котором я была в тот день, буквально кричало: «Ха, скорбящие! Я смеюсь над вашими традициями!»

Я хотела объяснить ей, что понятия не имела о том, что семья Хуанга придет в похоронное бюро сегодня, тем более на такую ужасающую процедуру, как кремация при свидетелях. Однако вместо этого я пробормотала извинение и прошаркала вперед.

Майк уже был в крематории и разогревал одну из печей. Когда пришло время кремации мистера Хуанга, Майк настоял на том, чтобы я последовала за ним в часовню. Мы пробрались через толпу родственников усопшего, неодобрительно клацающих языком при виде моего платья, и, выкатив гроб из часовни, повезли его в крематорий. Семья Хуанг, состоящая минимум из 30 человек, пошла за нами и вторглась в то место, которое раньше было моим священным уголком.

Когда мы оказались в крематории, все родственники, включая пожилых женщин, упали на колени и начали рыдать. Плач скорбящих смешивался с ревом кремационной печи. Атмосфера была жуткой. Я стояла у входа с выпученными глазами, словно антрополог, ставший свидетелем неизвестного ранее ритуала.

Мне было сложно определить, были ли некоторые из людей на полу такими плакальщиками, приглашенными семьей. Была ли вообще такая услуга в Окленде? Их скорбь казалась весьма натуральной. Но я, опять же, никогда раньше не была в ситуации, где настолько большая группа людей позволяет себе быть эмоционально уязвимыми. Здесь и речи не шло о сдержанности.

Внезапно мужчина, которого я до этого не замечала, начал пробираться через толпу с видеокамерой в руках, снимая всех плакальщиков. Он останавливался рядом с каждым из них и начинал взмахивать рукой, показывая, что он хочет больше, больше рыданий! При этом плакальщик издавал особенно душераздирающий крик и начинал биться о пол. Казалось, что никто не хочет выглядеть на пленке спокойным.

Семья Хуанг подошла к ритуалу в классическом смысле, сочетав верования с физическими действиями. Эндрю Ньюберг и Юджин Д’Акили, исследователи человеческого мозга из Пенсильванского университета, объяснили, что для эффективности ритуала его участники должны вовлекать «все части мозга и тела так, чтобы поведение сливалось с идеями». С помощью рыданий, стояния на коленях и скорби члены семьи Хуанг устанавливали контакт с чем-то большим, чем они сами.

Гроб с мистером Хуангом был помещен в кремационную печь, и Майк жестом показал сыну усопшего, что пора нажать на кнопку, зажигающую огонь. Это был символический жест, но полный силы.

Позже Майк сказал мне: «Ты должна разрешать им жать на кнопку. Им нравится кнопка».

Мистер Хуанг получил то, чего был лишен Джейкоб: близкий ему человек, а не чужой оператор кремационной печи в неполиткорректном платье, нажал на кнопку, которая забрала его из этого мира.

Когда дверь печи закрылась, оставив мистера Хуанга в языках пламени, в крематорий зашел Крис и поставил большую горящую свечу напротив реторты. Майк и Крис уже делали это раньше в команде. Семья Хуанг уже рыдала по усопшим. Одна я была здесь лишней.

Мистер Хуанг заставил меня задуматься о том, как бы я поступила, если бы мой отец умер. Честно говоря, я понятия не имела. Скорее всего, не все, кто присутствовал в тот день при кремации, испытывали настолько сильную тоску, какую они демонстрировали. Для некоторых из них это был скорее спектакль, чем подлинное горе. Но это было не важно: у семьи Хуанга был ритуал. Они знали, что делать, и я завидовала им из-за этого. Они знали, как плакать громче, скорбеть сильнее и подносить фрукты. Когда кто-то умирал, они действовали сообща, объединенные верованиями и обычаями.

Мой отец преподавал историю в средней школе более сорока лет. Несмотря на то, что он работал на другом конце острова, он каждый день вставал в 05:30 утра, чтобы отвезти меня в мою частную школу в Гонолулу, что занимало час, а затем еще час ехал к своей школе. И все это для того, чтобы я не ездила на автобусе. В общей сложности отец преодолел ради меня тысячи километров – как я могу просто оставить его на попечение другого человека, когда он умрет?