Таймер - Фёдор Михайлович Шилов

Я мало тогда понимал в их взаимных симпатиях, но точно не хотел, чтобы эти девицы делили со мной постель. Злоба на лице парня была искренняя и читалась ровно так, как была написана — он готов был стереть меня в порошок.

«Это не Шало», — успокоил я изумлённую иллюзию: ещё бы не удивляться, Шало никогда не смотрел на меня с ненавистью.

Когда мы поравнялись на краю бассейна, взрослый парень с силой толкнул меня. Я полетел в воду, пребольно ударившись боком о лестничный поручень (аж дыхание спёрло), а лодыжкой о ступени.

Я, прихрамывая, побрёл в душевую. Ко мне подскочил мальчишка-ровесник и, глядя восхищёнными глазами, пролепетал:

— Здорово ты его! Классно плаваешь! Давай дружить!

«И это не Шало», — подумал я, отвернулся от его восторженного взгляда и молча продолжил путь.

Я невероятно гордился синяком, расползшимся, как мне думалось, во всю спину. Конечно же это было не так. Каждое утро я свивался кренделем, насколько позволяла моя полнота, чтобы увидеть, не исчез ли боевой трофей и очень расстроился, когда понял, что до встречи с Шало отметина не дотянет. Ещё раньше сошёл отёк распухшей лодыжки.

Каждый раз, переходя из сектора в сектор, я носил с собой одну и ту же мысль: а вдруг Шало когда-то выполнял такую же работу? И выполнял лучше меня?

И я старался, учился, брался за самую трудные занятия, корпел над сложными заданиями, потел, а порой едва не терял сознание от перегрузок, но неизменно собирал похвалы и восхищённые или завистливые взгляды.

— Этот малый стоит десятерых, — услышал я как-то и был польщён.

«Мне будет, о чём тебе рассказать, Шало, — бормотал я, — и ты уж меня не подведи, привези побольше интересных историй о своих достижениях и победах».

— Пай, — раздалось однажды ближе к полуночи. Я глянул на часы, там как раз досыпались последние песчинки. Дежурный велел мне надеть рабочий комбинезон и вывел в Холл. Странно, из сектора в сектор меня так и водили голым, одетым провожали только однажды — в поезд перед каникулами. Сердце забилось чаще. Неужели мы идём к вагону? Значит я скоро увижу Шало?

Дежурный передал меня проводнику.

— Как записать? — вяло осведомился тот.

Я замешкался, отвлекшись на часы: неужели истекли 12 смен? Нет, прошло только 7. Почему же снова каникулы?

— Будешь Мелким, — сообщил дежурный, не пожелавший ждать, пока я отвлекусь от размышлений, — кроме тебя мелюзги в вагоне нет.

Я поднял на него глаза от циферблата. Растерянность и его дерзость замешали во мне неожиданный коктейль. С глухой яростью я прорычал:

— Меня зовут Пай. Только так. И только так ты запишешь моё имя в журнале.

Неожиданно он подчинился, а я, сменив тон, дружелюбно поделился:

— Меня там ждут.

Проводник воззрился на меня с удивлением.

— Ждут?

— Да. Друг!

— Боюсь разочаровать тебя, приятель, но в Таймере люди не встречаются дважды. Ни-ког-да!

Вероятно я изменился в лице.

— Неужели ты этого не знал? Чему вас только учат?

Я шагнул в вагон, и весь путь ёрзал, уверяя себя, что проводник пошутил, наговорил ерунды в отместку за мою несдержанность и резкость.

Я шёл по пустой платформе. Снова, как и в прошлый раз, на станции высадили только меня одного. Мне мерещилось, что вот-вот раздастся знакомый голос:

— Пай! Пай! Я построил дом на дереве, идём скорее.

Или что-то в этом духе.

Но голоса не было. Не было и зелени. Сегодня перрон замело, а рельсы едва видневшиеся под слоем снега, тускло поблескивали в фонарном свете.

Я спрыгнул с платформы. В тряпичные ботинки тут же набился снег и щиколотки неприятно холодило. Я пробрался сквозь сугробы к нашему камню — его тоже едва можно было различить. Он выглядел как ещё один снежный холм.

Я расчистил камень с того бока, где когда-то лежала рука Шало.

— Это ведь неправда? — спросил я у камня и у давно остывшего отпечатка дружеской ладони. — Ты ведь здесь, Шало? А если не здесь, значит, приедешь со дня на день? Привет!

Я хлопнул ладонью о невидимый след пятерни.

В домиках кое-где горел свет, но большинство обитателей деревни крепко спали. В помещениях Таймера не бывает осадков, а в искусственных дворах для нас создавали исключительно солнечную погоду. Я быстро продрог и мечтал очутиться в тёплом уютном Дедовом жилище. Там мягкая постель, набитые пухом подушки и стёганое одеяло. Печка жарко натоплена, а на ней — сковорода с жареной картошкой и кастрюля горохового супа.

Я миновал ряд домов и углубился в лес. Было темно и холодно. Отчего-то мне казалось, что в Дедовом доме вообще не было места для жителей Таймера, но раз уж здесь нет дежурных с журналами, я решил, что не стану ни перед кем отчитываться.

Дом был пуст. Пуст и холоден. Нет, он не казался мертвым. Скорее — теряющим силы путником, который ждёт глоткá воды и тёплого солнечного луча. Но что-то подсказывало: припасы его закончились лишь вчера и простывать он начал недавно. Всё было, только сейчас почему-то ничего не осталось.

Всё знакомо, всё на своих местах. Сюда точно не заявлялись чужаки. С предметов на меня бросались, словно рой жалящих насекомых, воспоминания. Вот перед зеркалом Шало примеряет Дедову одежду: нелепую бейсболку с логотипом Таймера (сам приклеивал такие в одном из секторов), шапку-ушанку (на одном ухе у неё нет завязки, зато на втором стянутые узлом болтаются сразу две), клетчатые штаны, в которые мы могли бы влезть вместе с пластиковой синей бочкой, и бесконечное множество рваных и залатанных рубашек…

А вот здесь мы ужинали и болтали, изо рта разглагольствующего Шало летели хлебные крошки…

Здесь, у печки, мы складывали дрова и обрывали бересту на растопку.

Вот гнутый гвоздь в стене, покрытый ржавчиной, словно рыжеватой вздыбленной шерстью, смотрит, как прежде, прищуренным карим глазом обломанной шляпки. На него Дед вешал штаны и куртку. Сейчас их нет.

В курятнике брали яйца, задавали корм пеструшкам, а теперь тут только горстки перьев и пятна засохшего помёта на полу и насесте.

И постели наши на прежних местах, рядом. Мы шептались по полночи о событиях минувшего дня и о планируемых проказах.

Я так и прожил все 28 дней, встречая поезда, но Шало не появился.

Я не подходил близко к чужим домам, редко покидал собственный, без Шало делать в деревне оказалось абсолютно нечего. Я обошёл все места, где мы были вместе, подковырнул снег на сожжённом участке поля — снег с изнанки был чёрен. Значит —