Таймер - Фёдор Михайлович Шилов

заходится в коротких вдохах и не хватает кислорода, потому что ты делишь его на двоих. Особое удовольствие было и в совместном восхождении и в возвращении — порознь. Плавный спуск означал бы, что всё позади и можно только с сожалением оглядываться на покинутую вершину, зато внезапное падение и гибель в расщелине оставит иллюзию вечного, трагически прерванного счастья. Таймер жесток, но порой он так хорош в своей жестокости.

По ночам мы прятались в кастрюле.

Мне нравилось наслаждаться Ивисовой наготой, которая принадлежала только мне. Нравилось чувствовать запах Ивис и геля для мытья посуды. Нравилось заниматься с Ивис любовью в вычурных позах, подсказываемых объёмом кастрюли и присутствием стремянки. Нравилось помогать ей перешагивать через алюминиевый бортик на стол и снова целоваться — уже на столе, и отрываться друг от друга под сигнал побудки для сектора.

В последнюю ночь мы до изнеможения катали друг друга в опрокинутой на бок кастрюле, а после перемещали её уже вдвоём, сшибая столы с перемытой, заготовленной на завтра посудой, или ещё грязной, с присохшими остатками пищи.

На пол летели чугунные сковороды и лёгкие алюминиевые ковши, растревоженной металлической бранью отзывались рассыпанные столовые приборы, каркали в предсмертном треске фарфоровые чашки, взвизгивали звонкоголосыми птицами битые банки и бутылки. Груды крошева и осколков увеличивались, в то время как целых предметов оставалось всё меньше, а разрушительный барабан всё катался и катался по моечной, наполняя помещение грохотом и грозясь разбудить сектор или даже весь Таймер. Нам было плевать. Мы хохотали и снова запускали кастрюлю.

— Всегда мечтала сделать это! На раз-два-три!..

Мы подошли к высоченным стопкам тарелок, которые каким-то чудом ещё остались целы, и без сожаления смели их на пол.

— Иди ко мне…

Прильнув губами к моим и не размыкая поцелуя, она осторожно ногой в тапочке разгребла попадающиеся на пути осколки. Мы опустились на пол. Было в этом что-то символичное — заниматься любовью среди руин. Неужели Таймер думает, что он один способен крушить и разлучать?

Даже в пепле, в обломках, в разграбленном и разбомблённом мире всегда найдётся уголок, где двое смогут обрести друг друга.

Я упивался любимым телом, зная, что эта ночь — последняя. Зная, что завтра уйду, а Ивис останется здесь, на руинах. Зная, что она, возможно, покажет кому-то другому нашу кастрюлю. И всё это: всю страсть, всю горечь предстоящей разлуки, всю ревность и ярость я вкладывал в бешеный ритм нашего слияния. Мы ранили руки об осколки, но не чувствовал боли.

— За такие ночи мы должны быть благодарны Таймеру.

— Я не хочу сейчас ничего обсуждать, я хочу только целоваться.

И мы целовались, но слова рвались наружу, мне хотелось говорить. Говорить и целоваться. Как бы это совместить?

— Послушай…

— Нет, не хочу!

Мы легли рядом, в спину мне воткнулось что-то острое, но распалённое сексом тело и обожжённое предстоящей разлукой сердце мечтало о боли. О боли телесной взамен душевной.

— Почему так? Я знакомился с девушками, занимался сексом, тяготился общением, прогонял или меня прогоняли, без сожаления бросал, едва Таймер приказывал двигаться дальше, а с тобой он не дал мне даже этих несчастных 28 дней?

— Скажи честно, была бы я тебе нужна, если бы ты знал, что я пробуду с тобой всю оставшуюся жизнь? Это намного больше, чем 28 дней…

— Думаю, любой таймерец свихнулся бы, если к его пребыванию в секторе накинули хотя бы полчаса. А ты бы осталась?.. Осталась, если бы можно было?.. Можно было бы больше 28 дней? — почему-то мне с трудом удалось об этом спросить. От ответа на её вопрос я увильнул, а она поступила честнее.

— Нет, не осталась бы. Я ценю быстротечность, смену впечатлений, новизну и неожиданность. Зачем дразнить себя несбыточным? Завтра ты уйдёшь, а я должна тебя проводить. Это Таймер. Здесь всё так. Я привыкла жить по этим правилам, ты тоже. Мы — две звезды, упавшие с неба, сотворённого из алюминиевой кастрюльной крышки.

— Это был лучший суп в моей жизни, — искренне заверил я и поднялся. Из пораненной руки и оцарапанной спины сочилась кровь.

— Странный всё-таки наш мир: мы могли бы разнести Таймер в клочья, но никто так и не пришёл посмотреть, что стало причиной грохота в помывочной, — сказала Ивис, рассматривая ссадины на ладонях.

— Ну, во-первых, никто не додумался, что можно вернуться в рабочую зону в нерабочее время, и, наоборот, — слинять по-тихому из моечной, чтобы поваляться в постели. Мы легковерные, мы натасканные, выдрессированные, ждём сигнала к подъёму и отбою, а всё, что происходит без сигнала, кажется чепухой.

— Есть ещё одна причина. Всё в Таймере, в сущности, никому не принадлежит, а значит, никому по-настоящему и не нужно. И предаём мы легко — потому что ничто в другом человеке нам не принадлежит, а значит и не нужно. Это только на 28 дней. Пусть сгорит, разобьётся, исчезнет, сдохнет. Спорим, завтра никто не станет убирать устроенный нами кавардак. Всем плевать. Люди нашего мира ищут всего две вещи — наготу и крепкую броню. Наготы здесь в избытке, а броню они видят в равнодушии.

— Думаю, нет большей степени любопытства, чем равнодушие. 28 дней — мы коротко вспыхиваем и мгновенно гаснем. Если тебя ничто не интересует, значит ты сунул свой нос уже во многое. Если ты равнодушен, значит уже однажды сгорел…

Перед тем, как за мной навсегда закрылась дверь, она прошептала:

— Прощай, мой Хлеб…

— Прощай, моё Масло… — ответил я в темноту и вышел из сектора, позволив дежурному увести себя дальше — в неизведанное.

Странно ли, что долгое время нам подавали еду в алюминиевых мисках, а все супы казались мне по вкусу похожими на нежные губы Ивис?..

* * *

Сбоев с каникулами и отпусками больше никогда не случалось. 12 смен по 28 дней в секторах, дальше 28 дней отдыха. Я выставил часы правильно, и окошечко теперь покорно вело верный подсчёт.

Прачечная. Здесь мы стирали пододеяльники, простыни, наволочки и разномастные трудовые костюмы: комбинезоны, фартуки, передники, халаты, рубашки и брюки.

Зная, что сегодня ночью меня посадят в поезд, я, не раздумывая, бросил в бак для грязного белья растянутые штаны и полосатую майку, которые полагались здесь всем — и мужчинам, и женщинам — в качестве рабочей формы, и набрал для себя вещичек поприметнее. Сорвал прямо с верёвки (пусть и не высохли) яркую пятнистую рубашку с коротким рукавом и настолько же задорные шорты. Даже не знаю, кому и где такие выдают в Таймере.

Впрочем, за 28 дней