Перемещенное лицо - Владимир Войнович

– Что-то и вы, говорит, товарищ начальник, нервничаете.

И опять приставила наган, руку вытянула, сама отодвинулась,юбку подобрала, чтоб не забрызгать, а глаза все же зажмурила…

Выстрела я не слышал, был уже в обмороке. Очухался вкоридоре. Попов Василий воду мне на морду льет и по щекам хлопает.

А потом, что ж ты думаешь, меня обратно перевели в рядовыенадзиратели, а ее – поверишь, нет? – взяли бойцом-исполнителем. И квартиру мыту получили. И на кровати на той вместе спали. И вот там я заболел. Придудомой, не могу найти себе места. Сяду на стул, тут же вскакиваю, здесь же сиделтот, которого застрелили. Аппетит потерял, кусок в глотку не лезет. По ночамспать не могу, мне все тот человек снится. И все повторяет одно и то же:«Пожалуйста, поскорее». Просыпался я всегда с криком. А Люба ко мне: ну что ты,что ты! Да иной раз начнет ластиться да подкатываться, чтобы свое удовольствиесправить, и я вроде тоже не против, но потом вспомню, как она с наганом стоит июбку свою подбирает, и меня тут же начинает тошнить не в каком-то смысле, апрямо по-настоящему, однажды и до уборной не добежал, вырвало в коридоре.

И так вот я жил, жил, жизни не радый, и руки хотел уж насебя наложить, а тут вызывают меня на комиссию и говорят: вы со своей службывременно отзываетесь на оборонные работы. И вот послали меня в Тульскую областьпротив танков канавы рыть, ну а там меня всего как есть облапошили. Шапкуукрали, рукавицы украли, я туды-сюды к начальству, а они говорят, наше деломаленькое, мы часовых к вашим рукавицам приставить никак не можем. И заставлялиработать. И вот я там совсем обморозился и тифом заболел, списали меняподчистую, иди, говорят, папаша, куда хочешь, может, хоть дома помрешь. Я,конечно, мог бы вернуться к Любе, да как вспомню, так не могу. Вот и пришел ктебе.

Как представишь себе, на каком волоске висит и дрожит комокнашей жизни, так невольно склонишься к мысли, что это чудо великое, когда томукомку удается провисеть хоть несколько лет, не говоря уже о десятках, которыенам с вами выпали, добрый читатель. У иных время жизни исчисляется днями, акому природа как будто пожалела часов даже лишних выделить, чтоб посмотретьхоть, как солнышко светит, хоть материнскому лицу улыбнуться.

С Нюрой чудо не подружилось. Сбегала она с крыльца почты,поскользнулась на заледенелой ступеньке, ударилась с размаху затылком, а боль вживоте только после почувствовала. Зато такая боль, словно вилами ее насквозьпропороли. А тут же и схватки начались. На крик ее сбежались товарки по работе,перенесли на руках через дорогу в амбулаторию. Там, в коридоре, не добравшисьдо фельдшерицы Алевтины Кузминичны, она легко родила недоноска мужского полавесом меньше одного килограмма.

Чахлый ребенок три дня и три ночи кричал почти что безперерыва, а четвертой ночи не пережил. Амбулатория войной была опустошена. Нимедиков, ни медикаментов в ней не хватало. Было бы это все, может, и выжил.Дальше могло и вообще все сложиться иначе. Может, обнаружился бы в немнедюжинный интеллект и талант, и стал бы он писателем или физиком-теоретиком, ато и оперным певцом. Могло бы быть и попроще: получил бы образование пять-шестьклассов, кончил бы курсы трактористов или шоферов. На гармошке бы научилсяиграть, девок приманивать. В армии отслужить успел бы еще до Афганской войны дажениться. Женился бы на бабе пышнотелой да теплой, поколачивал бы ее по пьяномуделу, любя и не шибко, а она б ему детишек нарожала одного-двух, не более.Более при наших зарплатах он бы не потянул. Ну все это бы-бы-бы, а могло ипо-другому получиться. Подрос бы, связался с плохой компанией, школу бы бросил,пить начал, курить, колоться, воровать, попал бы в тюрьму или психушку, а то ибомжом бы стал, по помойкам бы шастал. Всяко-всяко могла судьба сложиться.Могла бы и так, что мать не рада бы была, что родился и не помер вмладенчестве. А так, что гадать, помер младенец, ничего хорошего не увидев, нои не согрешивши ни разу, и потому достойный места в раю. Помер, и смертью этойприрода как бы стерла последнюю улику Нюриной связи с пропавшим возлюбленным.

Домой она возвращалась такая слабая, что и ноги не держали.Хорошо, попалась с лошадью Тайка Горшкова, довезла.

Было темно уже, когда Нюра вылезла из саней и приблизилась кдому. Еще дверь не открыв, услышала запах, от которого давно отвыкла. Вошла визбу, при свете керосиновой лампы увидела: за столом отец, Олимпиада Петровна иВадик пируют. Из котелка вареное мясо руками тащат и чавкают громко, какпоросята.

– Приятного аппетита, – сказала Нюра.

– Спасибо, – отозвалась Олимпиада Петровна.

– Нюра! Дочка! – спохватился отец. – Слава богу,возвернулась. А где ж ты была, чо делала?

– А ты не знаешь? – спросила Нюра.

– Ну откуль же мне знать-то, доченька? Ты ж мне разве чоговоришь? Куды ушла, когда придешь, меня в известность не ставишь. Да что же стобой случилось-то?

– А то и случилось, что ребеночка родила, а он помер. Дажекак назвать его еще не придумала.

Сказала и удивилась собственному спокойствию, как будто очем-то обыкновенном сказала.

– Ой! – вырвалось у отца. – Ой, Нюра, да что же это, да какже это?

– Боже! – присоединилась Олимпиада Петровна. – Боже, какоенесчастье. Как же это, Анна Алексеевна, такое случилось?

– Случилось, – сказала Нюра и стала снимать шубейку.

Отец подскочил помочь, бормоча:

– Ой-ёй, как нехорошо, Нюринька. Но знаешь, может, он ещепосмотрит оттеда сверху-то на нашу житуху, как мы здесь маемся, и скажет: славатебе господи, что прямым рейсом попал сразу на небо. Ты садись, Нюр, покушай, –стащил с нее шубейку. – Садись с нами, это, покушай.

Она, голодная, долго упрашивать себя не заставила. Села застол, схватила кусок мяса, впилась в него зубами.

– Вкусно? – спросил отец. – Правда, вкусно. Жестковатомаленько, а так ничего.

Жестковато не жестковато, а стала рвать зубами с жадностью.Оголодала и давно мяса не ела.

– А где ж мясо-то взяли?

Олимпиада Петровна встала и ушла к себе.

– Дядя Леша Борьку зарезал, – сказал Вадик.

– Ну зачем же ты так говоришь? – упрекнул отец. – Ты знаешь,я и курицу зарезать не могу, не то что животное. – Повернулся к Нюре: –Плечевой зарезал. Я его попросил, а он зарезал. Да себе вот такой кусок взял. Яговорю, куда ж тебе столько, а он говорит, а ты что думал, задарма, что ли, ятебе буду пыхтеть?