Томас Дримм. Время остановится в 12:05 - Дидье ван Ковелер

Я хмурюсь. Бюрль продолжает:

– Только я подумал, что, учитывая мою просьбу, это может быть неправильно истолковано… Как вы думаете?

Я смотрю на этого типа, переведенного в третий сорт. Почему отец дал ему такой совет? Чтобы загнать в тупик?

– Что мне делать, как вы считаете? – настаивает Бюрль.

Я отвечаю, что меня это не касается.

– Не скажите, всё-таки касается… Он посоветовал пригласить и вас тоже, чтобы вы познакомились с моей падчерицей. Она ваша ровесница.

Я еле сдерживаюсь. Только этого не хватало! Отец что, женить меня собрался? Мало того, что он нас бросил, так теперь еще хочет, чтобы мы с этим недоумком семьями дружили?!

– Как мы поступим? Вы сами передадите приглашение вашей маме?

Глядя ему прямо в глаза, я отвечаю:

– Забудьте нас, исчезните из нашей жизни, и я добьюсь, чтобы вам вернули категорию «Б». Ясно?

Багровея, он рассыпается в благодарностях. Но при этом зачем-то уверяет, что его падчерица будет рада со мной познакомиться и что мне многие позавидуют. Я поворачиваюсь к нему спиной. Этот тип глуп как пробка. Полный ноль в людской психологии. Как такое убожество делает карьеру?

Я направляюсь к выходу. Лили Ноктис и Джек Эрмак провожают меня взглядами, в которых я вижу восхищение.

На меня снова накатывает дурнота. Сегодня вечером атмосфера насыщена электричеством. Будто вокруг меня зреет заговор. Чем больше я стараюсь манипулировать моими врагами, тем яснее чувствую себя пешкой в их руках.

Внезапно я вижу отца. И останавливаюсь как вкопанный, даже подошвы моих кроссовок заскрипели на паркете. Он стоит на пороге зала в растерзанном смокинге, покачиваясь и дико глядя по сторонам. Точь-в-точь Оливье Нокс, которому я вычистил память. Его руки висят вдоль тела, он растерянно озирается, смотрит на меня невидящим взглядом и, не узнавая, падает на кожаный пуф.

Я перевожу дух и подхожу к нему. Наверное, он опять напился, чтобы отвязаться от пиявки Бюрля, который выел ему мозг разговором о моей матери. В одно мгновение ко мне возвращается чувство солидарности с отцом, а вместе с ним печаль, стыд и возмущение. Они отравили мое детство, когда я смотрел, как он всё больше разрушает себя с каждой новой бутылкой. И в то же время я счастлив, что вижу его таким, каким всегда любил. Каким научился любить, несмотря ни на что.

Буфет пуст, уходят последние халявщики, поругивая ресторатора за скудное угощение, а заодно и выставку, которую не удосужились посмотреть. Садясь перед отцом, я улыбаюсь ему – грустно, безнадежно – и не произношу ни слова упрека. Он уперся локтями в колени и закрыл лицо руками. Он не хочет ссор, не желает, чтобы его осуждали, не желает оправдываться. Ладно.

Я подхожу к дальней витрине. Постучав по стеклу, говорю Пиктону «спокойной ночи» и «до скорой встречи». С помощью ручки-хронографа. Теперь, когда я стер память его убийцы, ничто не помешает мне спасти ему жизнь в новой реальности, которую я для нас создам.

– Вытащи меня отсюда!

Я вздрагиваю и отступаю на шаг. Ни один волосок не шевельнулся на морде медведя. У него всё та же идиотская улыбка, косо висящий галстук-бабочка, погнутые очки и траченный молью плюш. Но старческий голос с невероятной силой прозвучал у меня в голове. Я бормочу:

– Лео… Это вы?

– А кто же еще, балда? Давай, вытаскивай меня скорей отсюда, время не ждет!

– Но мы же здесь не одни…

– Ну так вернись сегодня ночью и выкради меня!

Я смотрю на Лили Ноктис, которая беседует с Джеком Эрмаком. На солдат, что стоят на страже у каждого окна. На моего отца, чуть не падающего с пуфа. На директора музея, который что-то ему объясняет, но говорит в пустоту. Судя по всему, никто не заметил моего шокового состояния. И я единственный, кто слышит голос Пиктона.

– У-кра-ди ме-ня! – повторяет он, отчеканивая каждый слог.

Я бормочу, не разжимая губ:

– Но как? Это правительственный музей, здесь всюду охрана…

– Придумай что-нибудь. Ты же знаешь, мы ничего не можем друг без друга!

Я молчу, потрясенный этим криком души, который возвращает меня во времена, когда я верил, что всё возможно. Он почувствовал, что без него мне не удается задействовать ручку-хронограф. Поэтому хочет, чтобы я его украл.

– Ладно. Только не двигайтесь.

– А зачем мне двигаться? Может, ты думаешь, что мне не терпится станцевать танец живота?

Я возвращаюсь к отцу. Он смотрит на меня с тревогой. Я спрашиваю, можно ли сегодня переночевать у него в министерстве. В его глазах недоумение. Для простоты я объясняю, что у меня проблемы с матерью.

– Проблемы? – повторяет он, удивленно поднимая бровь, будто услышал что-то невероятное.

Он явно не в себе, и я сухо отвечаю:

– Если бы ты жил дома, сам бы увидел. Я не могу заботиться о ней круглые сутки, папа. Ты должен мне помочь.

– Подайте иск на совместную опеку, мальчики, – говорит Лили Ноктис, вклиниваясь между нами.

Отец смотрит на нее вопросительно.

Она кладет руку мне на плечо и говорит фальшиво-сердечным тоном:

– Для тебя, солнышко, в министерстве всегда найдется комната. Только предупреди свою мать.

Я поворачиваюсь к ним спиной и достаю телефон. Мать отвечает на третий звонок. По сонному голосу я понимаю, что разбудил ее. Лучше бы я вернулся завтра утром и принес ей круассан к завтраку, она раньше десяти часов не просыпается.

– Я устал, мама, можно я переночую здесь?

– Где это «здесь»? – зевает она.

– У папы.

– У папы? – взрывается она. – Ты хочешь сказать, у его подружки! Немедленно возвращайся домой!

Я молчу. Судя по крику, уровень алкоголя у нее в крови сегодня зашкаливает. Надеюсь, она не пытается соревноваться в этом с отцом, каким он был в последние месяцы перед уходом. Мне хочется сказать ей: ты не обязана отдуваться за двоих, он снова начал пить.

– Я вернусь рано утром, мама, и принесу тебе круассан.

– Нет уж, спасибо. Спокойной ночи всем вам.

И она бросает трубку. С тяжелым сердцем я выключаю телефон.

Когда я спасу Бренду, надо будет действительно позаботиться о матери. Но что делать? Где та развилка ее жизни, на которой она сделала неправильный выбор? Замужество, попытки образумить отца? Жажда профессионального успеха, домогательства инспектора по психическому здоровью, которые она терпела ради карьеры? Мое рождение, наконец? Может, всё сложилось бы иначе, если бы ей не пришлось воспитывать жиртреста? Может, да, а может, и нет.

Ладно, подумаю лучше о себе. Я не могу изменить всё и для всех. Попытаюсь хотя бы исправить то, в чём я виноват.

Перед тем как уйти с выставки, я присаживаюсь на кресло в вип-зоне, чтобы завязать шнурок на ботинке. И незаметно оставляю под сиденьем свой телефон.