Требуется идеальная женщина - Анна Берест

– Вы помните, какие очки носила Диана Принс? – спросила я, скользя локтем по стойке бара.

Но ни Франсуа, ни Джорджия не смотрели в детстве “Чудо-женщину”. Я подробно изложила им суть главной интриги, что позволило на некоторое время заполнить тягостное молчание. Но, чтобы не уходить в сторону от темы дискуссии, добавила, что, по моему мнению, именно супергероини сподвигли женщин стремиться к совершенству.

– Может, все дело в том, что мы хотим походить на суперженщин из комиксов? – спросила я.

– Я с вами не согласна, – ответила Джорджия и впервые посмотрела мне прямо в глаза.

Никогда еще ни одна женщина не смотрела на меня таким взглядом, и я расплылась в глупейшей улыбке, как будто услышала в свой адрес лучший на свете комплимент.

– Я не думаю, что современные женщины стремятся к женскому идеалу, как во времена тех актрис, которых я называла, – добавила она. – Напротив, я полагаю, что ситуация полностью изменилась. Впервые в истории человечества женщины не желают быть похожими на женщин.

Мы обе уже очень прилично набрались, и наш разговор становился все более бессвязным, но мы продолжали вести его с серьезным видом, словно читали инаугурационную лекцию в Коллеж де Франс; нелепость ситуации ничуть нас не смущала, поскольку единственным нашим желанием было не расходиться. Вообще никогда. Всю оставшуюся жизнь. Из-за того, что мы напились. Но еще и из-за ноздрей Джорджии. Это были две идеально очерченные розовые раковинки – красивей ноздрей я раньше ни у кого не видала.

– Начнем сначала, – сказала она, звякнув кубиками льда в стакане виски. – Скажите, для чего, по-вашему, нужны наши округлости? Задница, грудь, живот?

Мы с Франсуа не нашлись с ответом, и тогда она объяснила нам, что эти жировые отложения, именуемые “вторичными половыми признаками”, служат гарантией продолжения рода и привлекают особей противоположного пола. Например, у женщин в зависимости от уровня выработки организмом гормонов меняется размер груди, а губы после наступления менопаузы становятся тоньше и светлее – вот почему в истории косметики такая важная роль принадлежит губной помаде.

– То же самое наблюдается у животных, – заключила Джорджия. – Красный гребень нужен петуху, чтобы приманивать кур. Но в последние тридцать лет женщины пытаются маскировать те части своего тела, которые участвуют в репродуктивной функции. Мы хотим затушевать, сделать менее заметным все то, что приводит в восторг мужчин. Как вы думаете, почему женщины стремятся сдуться, как воздушные шарики? И мечтают быть тощими как палки?

Поскольку я уже совершенно опьянела, у меня мелькнула ослепительная в своей оригинальности мысль о том, что между помешательством на худобе и исчезновением с планеты пчел непременно должна существовать связь.

– А разве не странно, – икнув, проговорила я, – что с середины девяностых уменьшается популяция пчел и одновременно растет число худеющих женщин?

– Э-э… – задумчиво протянула Джорджия. – Не знаю.

– Это же очевидно, – сказала я. – Исчезновение определенного вида животных приводит к исчезновению ряда признаков у женской половины человечества.

Мой локоть во второй раз соскользнул с барной стойки. Это вышло особенно неуклюже, потому что я как раз тянулась губами к бокалу. Франсуа и Джорджия сделали вид, что ничего не заметили, что было с их стороны очень любезно, так как позволило мне не сгореть со стыда. Но я поняла, что сейчас лучше помолчать и ограничиться тем, чтобы просто смотреть на Джорджию.

– Я хочу задать вам один вопрос, – сказала она, обращаясь к нам обоим. – Что такое, по вашему мнению, красивое тело?

Мы с Франсуа молчали.

– Попробуйте ответить честно, не лукавя перед собой, – продолжила Джорджия, – и вы согласитесь, что первый же образ красивого женского тела, появившийся в вашем воображении, будет образом худого тела. Давайте наконец скажем себе правду: мы все стараемся убрать с бедер и груди все лишнее и максимально спрямить все линии. Мы ведем беспощадную борьбу против всех внешних признаков женственности. Раньше, – вещала Джорджия, а мы ловили каждое ее слово, – покупательной способностью обладал мужчина. Он покупал жене платье, думая про себя, что благодаря этому платью и механизму эротического переноса будет спать с моделью, рекламирующей это платье. Вспомните манекенщиц пятидесятых: осиная талия – это да, но вместе с тем вполне себе круглая попа и соблазнительная грудь. А теперь сравните их с нынешними: они же плоские, практически бесплотные. Что же произошло за это время? Женщина добилась независимости. Теперь у нее свой счет в банке, свои деньги, и она может самостоятельно удовлетворять свою покупательскую страсть. Платья она покупает себе сама. И реклама отныне должна нравиться ей, а не ее мужу. Власть переменилась. Следовательно, должен произойти и эротический трансфер. Желание покупательницы, ее сексуальное влечение – врожденное, импульсивное – направляется на женщину, которая носит это платье, поскольку стремление покупать диктуется именно сексуальным влечением. Поэтому надо, чтобы женщина, а точнее, покупательница испытывала физическое влечение к рекламной модели, как раньше его испытывал мужчина. Тогда ей захочется покупать ту же одежду, что она видит на картинке. Надеюсь, теперь вы понимаете, что все эти стройные худенькие фигурки созданы специально, чтобы вызвать сексуальное возбуждение в нас, женщинах. Речь о том, чтобы стереть все внешние признаки женственности, которые могли бы вызвать в гетеросексуальных женщинах отторжение; иначе говоря, чем меньше тело манекенщицы напоминает женское, тем оно им кажется привлекательнее. Возьмите Кейт Мосс – тот же канон красоты, то же личико дикого котенка, но добавьте к ее образу грудь, как у Мэрилин Монро – а это размер не меньше чем 105D, да еще и с торчащими розовыми сосками, – разве она от этого станет менее красивой? Конечно нет, но женщины уже не будут восхищаться ею, как прежде. В сущности, вопрос сводится к тому, какие джинсы мы будем покупать: как у Кейт Мосс или как у Мэрилин Монро?

Я не все поняла из рассуждений Джорджии, зато еще раз убедилась, что мне просто нравится ее слушать. Сердце у меня забилось быстрее, алкоголь придал храбрости, и, повинуясь внезапному порыву дерзости, я спросила, нельзя ли ее сфотографировать. Вопреки моим опасениям, она сразу согласилась. Пока она не передумала, я бросилась к машине за камерой, которую оставила в багажнике. На свежем воздухе я взбодрилась; перспектива идти искать машину – я напрочь забыла, где ее бросила, – меня нисколько не пугала. Улицы водили вокруг меня хоровод; я, как зомби, шла по незнакомому кварталу, словно в дурном сне, как вдруг на одной из улиц – я совершенно ее не помнила, мало того, была уверена, что вижу ее впервые в жизни, – обнаружила свою машину. Похоже, я напилась гораздо сильнее, чем думала. Надо было вызвать такси, поехать домой и завалиться спать, но в ту минуту мне казалось, что я непременно должна вернуться и сфотографировать Джорджию, – важнее этого не было ничего на свете. Я достала из багажника камеру и бегом – и так сколько времени потеряла, пока искала машину, – бросилась к отелю. Через несколько метров я споткнулась о невидимую в темноте ступеньку и полетела вперед; у меня было ощущение, что я падаю медленно, как в кино при съемке рапидом, потому что сознание фиксировало каждое движение тела на пути к тротуару, встретившему меня сильным ударом; мой Canon отлетел на несколько метров, но я успела вскочить и в последний миг его поймать – еще чуть-чуть, и он оказался бы в сточной канаве. Это было ужасное падение. Я сильно расшибла коленку и, возобновив свой торопливый бег к отелю, приволакивала ногу. Тогда я еще не понимала, что уже попала под страшную власть Джорджии и тянусь к ней помимо своей воли. Впрочем, когда я доковыляла до бара, возле стойки ее не оказалось.