Я тебя присвою - Елена Тодорова

Воспоминания о секции тянут другие, неприятные фрагменты из жизни. Мать, когда меня, пятилетнего, отдавала в спорт и годами, во всем себя ограничивая, горбатилась на всю эту амуницию, явно большие надежды на меня возлагала. Не оправдал. Раскачанную силу в другое русло направил.

— Все равно. Подноготную понимаешь. Интересно вживую взглянуть на этого Егора Аравина.

— Интересно. Надо подумать. Предложение заманчивое, — подвожу итог. И сообщаю, как есть: — У меня на личном сейчас перемены.

— Неужто забрал свою принцессу?

— Забрал. И, должен признать, не особо она на контакт идет.

— Воюете? — тут Саульский неожиданно смеется.

Я веселья не разделяю. От неожиданности нить этого посыла теряю. Но все же не выкручиваюсь.

— Воюем.

— Ты давай, чтобы без беспредела, — впервые Сауль конкретно давит своим мнением. — Вот с ней головой думай. Лес — это хуйня. Бабло проебёшь, новое всегда сколотишь. Для этого голова у тебя на плечах имеется. Не выгорит в одном, в другом месте обретешь. А с девчонкой мягче будь. Не жести.

— С ней я сам разберусь, — даю понять, что совета не просил.

— Разберешься, да. Вижу, что уже, молодой и борзый, не в ту степь двинул.

Да какой молодой? Вот Барби зеленая. Я же, почти тридцатилетний половозрелый мужик, всякое повидал. Опыта хапанул, будь здоров. Дураком был бы, не стоял бы сейчас здесь.

— Все под контролем, — заверяю с лихой уверенностью.

— Тогда бери девчонку в Москву. Познакомишь и заодно выгуляешь. Наверняка столицу она еще не видела.

— Ничего она не видела, — хмурюсь. — В том бараке и жизни не видела. Хочу его нахуй снести. Ставницер обещал поспособствовать.

— Давно пора.

— Да, только знаешь, как народ за годы даже к дерьму душой прикипает? Половина жильцов яростно негодуют против переселения. Купчиха — активно «за», только не думаю, что она где-то так же успешно мимикрирует под среду. Сука последняя. Вот к кому кирпичей навязать и — в Амурский. Не просто пугнуть. Утопить тварь, без сожаления.

— Понимаю. Вот это желание я очень хорошо понимаю.

— Ладно, поехал я, — делаю последнюю долгую затяжку. И выдыхаю вместе с густой струйкой дыма: — В кои-то веки домой раньше попаду.

— Тянет? — снова ухмылка с непонятным посылом. — Пораньше?

— Все под контролем, — не глядя, втрамбовываю окурок в хрустальное днище пепельницы.

— Ладно, — отступает Саульский. — Дай знать насчет Москвы. Юля будет рада женской компании.

— Позвоню.

[1] Кругляк — лес, необработанная древесина.

Крайне редко приезжаю домой засветло. Естественно, никто меня не ждет так рано. Напротив, у Барби явный расчет на то и был, чтобы успеть с нарушением режима до моего возвращения. Потому что, да, мать вашу, Виктор сообщает, что она снова в саду.

Старик Пантелей, смотритель за собаками, виновато втягивая голову, прячется между вольерами. Только он, невзирая на общий запрет, способен потакать капризам девчонки. Знает, что его не трону. Только о Барби, оказывая медвежью услугу, не подумал.

Охватывая взглядом территорию заднего двора, машинально просчитываю наличие людей. Всех словно ветром сдувает. Разбредаются, кто куда, якобы по срочным делам.

Маячившая у куста чайной розы Барби, едва завидев меня, замирает и выразительно бледнеет.

— Привет, Андрей, — идет на опережение. — А я тут… — бросив в ведро отцветший бутон, прячет секатор за спину. Наблюдает с опаской, пока подхожу к ней. — Я не в земле и не с тряпкой, — быстрым полушепотом вещает то, что я и так способен, черт ее дери, видеть. — Это ведь ничего страшного. Можно так делать! Я не на коленях!

Какая жалость…

Да, конечно! Можно, а я не знал. Пришел ее послушать.

— Ты сейчас кого: меня или себя убедить пытаешься?

— Тебя!

Взгляд отводит, зато я стою, жру ее глазами, и никак не могу решить, что с ней дальше делать.

— Натали, Натали… Что стало с той тихой и кроткой девочкой, которую я когда-то знал?

— А может, ты ее просто не знал? — тихо подает голос и впервые внаглую, как это обычно делаю я, взглядом в душу лезет. Вздыхает, словно оружие складывает, в то время, как мне еще хочется задать ей хорошую взбучку. — Я и сейчас тихая. Это только… С тобой в меня будто черт вселяется.

— Я охренеть как польщен.

На самом деле, и правда, совсем девчонку не знаю. Нарисовал себе светлый образ, а когда понял, что не соответствует он действительности, сдуру стал силой давить, чтобы играла выдуманную мной роль. Рассчитываю, что на этой волне полностью ею завладеть получится. Дальше что? Как с ней еще разговаривать? Где якорь кидать будем?

— Андрей, я чуть с ума не сошла!

— Из-за чего, интересно?

— Андрей… Пожалуйста… — откладывая секатор на лестницу, как дите ладошки перед собой складывает и начинает конкретно упрашивать. — Разреши мне работать, пожалуйста… Я же не смогу… Честное слово, тронусь головой сидеть без дела! Я так не привыкла.

— Займись бабскими делами. Салоны, процедуры, шмот… Что там еще вам интересно?

— Не знаю, с какими женщинами ты привык общаться, а лично меня все это не интересует. Я хочу заниматься чем-то настоящим. Позволь же мне, пожалуйста! Я же согласилась… — тяжело сглотнув, явно с трудом выдерживает зрительный контакт. — Одно другому не мешает. Разреши мне. Разреши!

— Надо же, какие мы, блядь, упорные. Только голой жопой ежиков давить.

Со стороны Барби такая настойчивость действительно крайне изумляет. Никак не могу понять, что за характер у нее. В один момент пугается настолько, что слова не выдавишь, в другой — наглеет, делая замах на неведомое мне самому приоритетное положение.

В любом случае я себя пересиливать не собираюсь. Не будет она как обслуга у меня горбатиться. Не за тем ее забирал.

— Забудь, — жестко размазываю вспышку надежды в глазах девчонки.

Едва мой голос глохнет, она реветь начинает. Слезы, выплескивая осиротевшие эмоции, горохом по щекам катятся. Сука, что за человек такой? Думает, что размякну и поведусь на эти горячие слезные просьбы?

— Прекращай.

Умом понимаю, что это так не работает. Но как по-другому ее остановить — не знаю.

Барби зажимает пальцами нос, шепчет какие-то извинения и понуро плетется в сторону дома.

Я остаюсь на месте. Упираю руки в бока и, прежде чем глубоко вдохнуть, слегка откидываю голову, словно это поможет мне захватить больше кислорода. На некоторое время застываю в этом положении, никак не определяясь: грудь переполнена воздухом или эмоциями?