Я тебя присвою - Елена Тодорова

Склоняя голову, планомерно выдыхаю. Давление не уходит.

Чудно, мать вашу.

Иду за ней.

— Андрей Николаевич, накрывать на стол? — выглядывает из кухни Ася.

— Десять минут, и накрывай, — бросаю на ходу.

Когда в спальню вхожу, Барби вздрагивает и порывается обернуться. Ловлю ее, прежде чем успевает это сделать. Обхватывая руками поверх плеч, беру в захват. Крепко притискиваю к своей груди спиной.

— Чего ты, мать твою, страдаешь, я не пойму?

— Оставь меня… Оставь, — дергается, совершая одну за другой жалкие и безуспешные попытки вырваться. — Знаешь что???

— Что? — выдыхаю и прикусываю за шею.

Визжит звонко, в ушах закладывает. Когда языком зализываю, бурно выдыхает и дрожью идет.

— Полгода мной пользоваться не получится! Да, я буду сходить с ума от скуки и плакать! Я всегда плачу. Такая я есть! Буду плакать и умру… Я уже умираю…

— Дурь не неси, — зло цежу и отстраняюсь, чтобы крутануть лицом к себе. — После Москвы подумаю, чем тебя занять.

— После Москвы? — то ли от этого сообщения теряется, то ли от качнувшей тело слабости.

Придерживаю за плечи, в лицо ее смотрю и башней плыву, предвкушая, как через какой-то час трахать ее буду. Трахать, пока простыни под ней насквозь мокрыми не станут, пока стон на крик не сорвется и с обратной волной осипший голос ничего, кроме булькающего хрипа, выдать не сможет. Уползать на свою половину кровати будет счастливая и обессиленная. Потому что моя, как бы ни противилась. Моя она. Умом еще не понимает. Телом отзывается.

— Да. На следующей неделе летим. Подумай, что взять. Если чего-то не хватает, Виктору скажи, пусть в город свозит. Карту тебе оставлю, что захочешь — купишь.

— Но что мы там будем делать?

— Узнаешь, — выталкиваю жестче, чем должен был.

А Барби повторно заводится.

— Почему ты такой грубый? Что я тебе сделала?

— Дело не в тебе. Не принимай на свой счет. Я в принципе не настроен на долгое обсасывание пустых тем. Все узнаешь, когда время придет. Сейчас иди, умойся. Я жрать хочу.

За столом, притихшая было Стародубцева, неожиданно оживает. Как-то у нее волнами настроение идет, уже заметил. Перемолола какие-то мыслишки и вдруг решилась выказать любопытство:

— А где ты был, Андрей? Эти пять лет? Как у тебя все это получилось?

— Я же сказал, что не терплю бессмысленной болтовни. Ешь молча.

Отправляю кусок мяса в рот. Встречая ее неожиданно напористый взгляд, яростно пережевываю.

— Я все же скажу, а ты послушай. Знаешь, если бы не этот гнусный договор, никогда бы с тобой не была. Я все это… Весь этот криминал осуждаю!

Прочесывает изнутри. Молодец, кукла, расстаралась. Точно в цель ударила. От страха трясется, вижу же, а все равно выдает, дура.

— Мне плевать, что ты там думаешь и осуждаешь. Не утруждайся.

От негодования ее аж на стуле подбрасывает.

— Какой же ты все-таки… Невыносимый…

— А ты выносимая? Сказал, уймись! Не доводи меня.

— Не уймусь. Меня это возмущает… Почему я должна молчать? Я всю жизнь молчу! Куда меня это привело? Посмотри на меня!

Смотрю. Смотрю так, удавить готов!

— Чего ты, мать твою, добиваешься?

— Чтобы ты мне ответил. Кто ты такой, Андрей Рейнер? Почему ты такой? Почему???

— Я обычный человек, — высекаю крайне медленно. — Все хотят красивой сытой жизни, Барби. И добиваются этого, кто как может. Вот и все. Не стоит строить из себя святую. По факту ты себя еще не знаешь. Молодая потому что. Жизни еще не вкусила. Попробуешь. Сравнишь. Через полгода к вопросу вернемся.

— Я свое мнение никогда не изменю, — сердито шипит, отбрасывая салфетку. — То, каким путем ты получаешь желаемое — этому нет оправдания.

Прямо не говорит, но я, безусловно, догадываюсь, на что направлен этот выпад. Святая невинность.

— Ты бы предпочла, чтобы тебя кто-то другой купил? — спрашиваю с ухмылкой, но на самом деле мне ни хуя не смешно. — А я напомню, тебя бы купили.

Бесит меня, когда язык у нее развязывается.

— Лично тебя это ничуть не облагораживает, — героически стоит.

Раскатала мне тут войну. Жанна Д’арк, блядь. За три дня, на хрен, возьму, как столицу круассанов.

За месяц точно.

— Отвечай на вопрос, — тоном и взглядом жестко давлю. — Хотела бы?

Судорожно дергается, а, начиная говорить, уже от страха голос повышает:

— Конечно же, я не хотела, чтобы меня кто-то другой покупал! Я тебе сказала, как ко всему этому отношусь.

— Вина прибухни. В прошлый раз тебе после него заметно легче было.

— Какой ты… — со скрипом отодвигает стул и выходит из-за стола.

Бегом к лестнице бросается. Я не останавливаю. Давая себе остыть, спокойно доедаю ужин.

Можно купить человека на время. Никого нельзя купить навсегда. Я пообещал, что через полгода ее отпущу. Данные кому-либо обязательства привык держать. В этой жизни слово — самая стабильная валюта. Но в случае с Барби готовлю запасной плацдарм. Через месяц-два обнаружит, что в клинике ей вкололи пустышку, сама со мной остаться захочет.

Любой ценой моей будет. Я решение принял.

Барби

Пользуясь тем, что Рейнера нет, быстро принимаю душ и, кутаясь в огромный махровый халат, крадусь обратно в спальню. Помню, что по правилам должна ложиться голой. Сегодня я уже достаточно испытывала его терпение. Боюсь продолжать провоцировать. Знаю, как это случается, когда одна мелочь поднимает разрушительную бурю.

Скидываю халат и притягиваю к груди прохладное одеяло. Оно каким-то образом разогревает и раздражает кожу. Что еще за ерунда? Что за реакции? Сижу и по новой закипаю. Злюсь на себя, на Рейнера… На ситуацию в целом!

Господи, я лишь третий день нахожусь здесь, а уже столько эмоций! Ведь я не привыкла к подобной мясорубке. Всегда была очень спокойной. Не люблю злиться, это плохое чувство. Мне в принципе чужды сильные эмоции. Они так изматывают! Как я выдержу полгода?

Андрей, как и всегда, входит в спальню размеренным твердым шагом. И вмиг заполняет собой все пространство.

На пути в ванную лишь мажет взглядом, а меня будто в пюре перетирает. В груди сердце сжимается и заходится острой пульсацией.

— Даму снова пригрузило, — заключает с едким сарказмом.

— Даму еще не отпускало.

Он вздергивает бровь и качает головой. В дверях замирает. Как-то резко ослабляя ворот рубашки, грубо бросает: