Британская военная экспедиция в Сибирь. Воспоминания командира батальона «Несгибаемых», отправленного в поддержку Колчака. 1918—1919 - Джон Уорд

1. 26 августа дивизия заняла высоты, расположенные к северу от Шмаковки. Жители сообщили, что противник отбыл оттуда 24 августа между девятью и двенадцатью часами ночи на одиннадцати поездах, на которых было около 5 тысяч человек. Еще 2 тысячи человек отступили пешком по дороге из Успенки. Дивизия расположилась в Шмаковке.

2. 27-го противник продолжил отходить к северу от реки Уссури, и к югу от нее не было замечено никого, однако девять железнодорожных мостов между станциями Шмаковка и Уссури были разрушены. Поврежденные участки на каждом составляют около десяти метров, и для их восстановления потребуется всего несколько дней. Железнодорожный мост в Уссури не поврежден, и ночью 26-го, после того как небольшой отряд занял его, там закрепилась рота пехоты. Против сил противника на озере Ханка, которые, как стало известно, ушли вниз по реке на канонерских лодках, на правый берег Уссури к востоку от Шмаковки была направлена рота пехоты.

3. Дивизия остается на прежней позиции и готовится двигаться вперед 28-го числа.

Это завершило уссурийскую операцию, в которой решающую роль сыграл описанный мною бой. Враг был полностью деморализован и больше не пытался занять позицию восточней озера Байкал.

Как уже можно было заметить, японцы по какой-то непонятной причине уже на ранних стадиях операций решили, что приморские области – это сфера их особого интереса. Они с большим подозрением смотрели на войска и усилия других союзников, особенно британцев и американцев, и своими приказами намеренно старались исключить их из числа своих советников и по возможности из всех органов управления территориями, оставленными террористами. 27-й батальон американской пехоты высадился во Владивостоке за несколько дней до боя под Духовским, и нам было обещано, что он поспешит вперед, чтобы принять участие в бою. Однако японцы, контролировавшие железную дорогу, сделали так, что американцы прибыли на день позже. Вместо того чтобы отправить вперед, их высадили в Свиягино, а потом снова посадили в поезд и повезли так, что они постоянно позади передовой линии японцев. Вдобавок японцы никогда не доверяли своим союзникам. Ни один приказ, отданный японской армии, никогда не передавался командующим союзников до того, как операция была завершена или дошла до такой стадии, когда они уже не могли принять в ней участие или предложить свои соображения.

Мы с капитаном Стефаном (позже майором) из чешской армии знали каждую дорогу и тропинку от Шмаковки до Свиягино и были уверены, что при должном внимании все силы противника на уссурийском фронте были бы разбиты и взяты в плен. Японцы никогда не стали бы консультироваться или информировать кого-то из своих союзников о каком-либо передвижении, пока оно не было предпринято. Их обращение с чешскими командирами граничило с невежливостью, в вагоны английских офицеров постоянно вторгались японские рядовые с наглыми вопросами о том, что мы делаем в Сибири и когда намерены возвращаться домой. Но наибольшее презрение они проявляли по отношению к русским людям. Этих несчастных они сбрасывали с железнодорожных платформ прикладами своих винтовок, не глядя, кто перед ними, мужчина или женщина, как будто имели дело с завоеванным племенем готтентотов. Я не понимал такого поведения со стороны наших восточных союзников и считал его лишь безответственным издевательством немногих отдельных солдат и офицеров. Позднее я обнаружил, что общая политика японской армии состоит в том, чтобы обращаться со всеми свысока. Эту варварскую науку они освоили в совершенстве.

Я приведу два примера, не самых выдающихся и не единичных, но о которых, без сомнения, останется официальная запись. Я стоял на платформе в Никольске, ожидая поезда. На станции собралась толпа русских, а рядом стоял японский караульный. Совершенно неожиданно этот человек бросился вперед и прикладом винтовки ударил русского офицера по спине. Удар был такой силы, что сбил офицера с ног, и от боли тот несколько минут катался по земле, в то время как японец, ухмыляясь, держал свой штык на караул. Несмотря на то что рядом стояло много людей, ни у одного русского не хватило мужества выстрелить в него, а я, не желая вмешиваться, ничего не предпринимал и только наблюдал за развитием событий. Минут через десять японский караульный повторил представление, но на этот раз жертвой стала хорошо одетая русская дама. Русские были так запуганы, что даже ее друзья побоялись помочь ей. Я вышел вперед, чтобы предложить помощь. Японец встал передо мной, однако, увидев мой револьвер, поднял штык, но продолжал посмеиваться, как будто удачно пошутил. Ситуация привлекла внимание нескольких английских солдат, и японец понял, что дело принимает серьезный оборот. Я проследовал в японскую штаб-квартиру, располагавшуюся в соседнем вагоне, и сообщил о происшествии. Офицер, казалось, был изумлен, что я вступился на стороне обычных русских, которые, насколько ему известно, все большевики, и спросил, не причинил ли караульный вреда мне. Я ответил, что первый же японец, который в моем присутствии прикоснется к английскому офицеру или солдату, будет убит. Это, видимо, удивило японского офицера, который указал, что японцы находятся в Сибири в качестве оккупантов и вольны делать все, что им нравится. Мне пришлось объяснить ему, что японцы действуют в союзе с другими державами, включая Россию, что мы находимся здесь как друзья русского народа, а не как завоеватели. Он этого не знал или не мог понять. Я закончил разговор, предупредив, что, если он не прикажет своим караульным прекратить вести себя как дикари, их военная карьера на этом закончится. Позже я слышал, что эта беседа принесла пользу, хотя в случае с японскими войсками привело всего лишь к некоторому смягчению их поведения в отношении беззащитных русских.

Это всего лишь типичный образец их поведения с простыми людьми. Однако ему есть одно оправдание – при определенных обстоятельствах они относятся ко всем одинаково. И если командир батальона был не совсем удачным объектом, по той простой причине, что, как правило, находился в окружении достаточного числа подчиненных, чтобы обеспечить себе уважение, то генерал без внушительного эскорта всегда становился предметом их пристального «внимания». Даже глава британской военной миссии не мог бы надеяться избежать самого оскорбительного поведения с их стороны. По стечению обстоятельств на мою часть возложили ответственность за телеграфную систему, что позволило мне лично получить в руки сообщение в адрес японской штаб-квартиры относительно специального поезда, который приближался к станции. В сообщении говорилось следующее:

«Специальный поезд №… войдет в ваш сектор в… часов. В нем из Владивостока в Уфу направляется глава британской военной миссии, генерал… и его штаб для проведения важных переговоров с генералом Сыровым, командующим чешским корпусом и русскими силами. Будьте любезны обеспечить поезду „зеленый свет“ на всем протяжении пути». Обеспечили ли японцы «зеленый свет» на всем протяжении? Эти очень деятельные и занятные маленькие люди никогда не вели себя подобным образом, и их армия тому прекрасный пример. Они остановили поезд, и отряд солдат, вооруженных примкнутыми штыками, окружил его. Они оскорбили главу британской военной миссии, посадив его со всем штабом под арест, а затем учинили тщательный допрос, чтобы узнать, не являются ли они переодетыми германскими эмиссарами. Их наглость была настолько вопиющей и в то же время характерной для них, что, когда штаб и генерал сообщили мне о происшедшем, я какое-то мгновение не знал, умру ли от ярости или от смеха.