Британская военная экспедиция в Сибирь. Воспоминания командира батальона «Несгибаемых», отправленного в поддержку Колчака. 1918—1919 - Джон Уорд

Противник, должно быть, заранее знал о месте нашего сбора, потому что снаряды утюжили его из конца в конец. Первый разорвался прямо у крестьянской избы, и в одно мгновение ни избы, ни крестьянина не стало. Над землей повисла тяжелая пурпурная пелена, и, если бы мы стояли на месте, назначенном для сбора, моя рука сейчас не писала бы эти строки. Свет наступившего дня и очки позволили мне понять весь план наступления, представлявший собой сплошную линию, начинавшуюся в миле слева от железной дороги и протянувшуюся на 10 миль вправо от нас. Пространство примерно в 100 ярдов с каждой стороны от железной дороги оставалось свободным по причине того, что, как я позже узнал, считалось слишком открытым для наступления. Не найдя никого, кто направлял бы мои действия, я решил занять это свободное пространство, чтобы сделать линию непрерывной, и вместе с японцами пошел в атаку. Я расположил своих людей по обеим сторонам железной дороги под прикрытием кустарника и направлял их движение, стоя посередине полотна. В какой-то малоприятный момент «максим», стоявший в кукурузном поле, начал прямой наводкой простреливать все в диапазоне 100 ярдов, но чешский аванпост, окопавшийся неподалеку, стал с такой яростью палить в пулеметчика, что после нескольких очередей он дал деру, бросив пулемет с лентой в 5000 патронов. Теперь мы шли вперед через окопы французов и чехов, поскольку этим силам, как и нашим бронепоездам, было приказано не участвовать в наступлении. Когда мы проходили рядом с этими окопами, какой-то венгр в серой шинели, стоявший на расстоянии 400 ярдов, прицелился в меня. Попасть было бы очень трудно, так что я чувствовал себя в безопасности, но хотя венгр промахнулся, он убил чешского солдата, оказавшегося в 5 ярдах левее. Пуля попала ему прямо в середину лба над переносицей. На его выстрел ответили шестьдесят выстрелов, и он осел между рельсами. Когда мы подошли ближе, он лежал мертвый рядом с множеством других. Капитан Кларк поднял его винтовку и патронташ и с большим успехом использовал их против отступавшего противника.

Нет сомнений, что, если бы мы не успели выйти на позицию под покровом темноты, у нас возникли бы огромные трудности с переходом вдоль железной дороги или мы понесли бы большие потери. Как я уже говорил ранее, в последнем вагоне бронепоезда противника была установлена 6-дюймовая пушка, но она стояла так высоко, что вся платформа простреливалась ружейным огнем. Причина такой установки заключалась в том, чтобы позволить двум пулеметам, размещенным на полу вагона под тяжелой пушкой, работать по железнодорожному полотну. Если бы враг видел наше наступление, он мог бы с легкостью остановить его, но мы подобрались на расстояние 400 ярдов, прежде чем он узнал о том, что мы здесь. Сосредоточив огонь на последнем вагоне, мы смели врага с платформы, градом пуль пробили ее снизу, так что никто не смог выжить, и пустили в ход все орудия, которые удалось подтянуть к железнодорожному полотну. Благодаря этим мерам, самый опасный участок нашего наступления сделался самым безопасным, и мы достигли своей цели без единой потери. Пять бронепоездов противника, стоявшие на путях, отстаивали каждый дюйм железной дороги, но их шрапнель либо пролетала слишком высоко, либо взрывалась сильно позади линии нашего наступления, что хотя и вызывало переполох среди отстающих, однако не оказывало никакого эффекта на тех, кто твердо держался впереди. Бой теперь шел по всей линии наступления и подходил к своему решающему моменту.

В центре японская 5-дюймовая батарея благодаря умелому маневрированию заняла позицию прямо по ходу общего наступления пехоты. Такая отвага была достойна того, чтобы привести к успеху, который в данном случае превзошел все ожидания. Выбранной позицией была узкая полоска деревьев, позволявшая видеть слева железную дорогу на всем протяжении до Краевского и обстреливать бронепоезда противника сбоку. Пехота, продолжавшая методично двигаться вперед, была слишком заметна, чтобы чувствовать себя спокойно, и японские солдаты прикрепляли спереди на шапки пучки травы и листьев, чтобы скрыть красные повязки, делавшие их превосходными мишенями для стрелков и пулеметчиков. Время от времени кто-нибудь из них зачерпывал пригоршню грязи и обмазывал ею пресловутую повязку – опыт, который они быстро перенимали в условиях опасности. Это была открытая и удивительно зрелищная схватка. Потом снаряд разорвался прямо на путях позади двух первых бронепоездов противника, что лишило их возможности отступать дальше. Он предпринял отчаянную попытку восстановить пути, но точная ружейная стрельба и пулеметные очереди сделали это нереальным. Еще одно удачное попадание – и снаряд упал прямо у вагона первого поезда, где сидели пулеметчики, и в следующий момент вагон уже был объят пламенем. Затем огонь распространился на лафет, к которому не давала подобраться ружейная стрельба. Это стало полной катастрофой для противника, который в своих обреченных поездах оказался абсолютно беззащитен для убийственного огня с нашего левого фланга и из центра. Его нервы окончательно сдали, стрельба стала эпизодической и беспорядочной, а потом слева на холме среди деревьев появился белый флаг.

Но было уже поздно. Японская кавалерия стремительно неслась влево от нас. Двигаясь параллельно с последней группой сопротивлявшихся, они повернули направо и внезапно ринулись по склону, развернувшись в красивую линию. Они пронеслись вперед, сметая любое сопротивление, белый флаг и все остальное. Пленных они не брали.

Мои люди были всего лишь гарнизонными солдатами, и усталость начинала сказываться, однако они шли впереди, пользуясь тем, что наше наступление шло вдоль железнодорожной линии, тогда как японцам приходилось сражаться с лесом и болотами. Тем не менее я объявил сбор и пошел вперед только с теми, от кого мог ожидать, что они смогут держать строй. Таких набралось около шестидесяти, включая капитана Кларка, Падре (капитана Робертса), лейтенанта Бакли, моего чешского переводчика (Владимира), полкового старшего сержанта Гордона, сержанта Вебба (который, к моему сожалению, погиб спустя несколько дней у Спасского), полковника Франка (офицера связи) и рядовых. С этим отрядом мы шли вперед, пока не остановились в 50 ярдах от горящего поезда, осыпаемые грязью от взрывов снарядов, остававшихся у него на складе. Второй поезд казался совершенно безлюдным, поэтому, осмотрев тележку для боеприпасов его 5-дюймового орудия, брошенную без присмотра на дороге, и насчитав десять неиспользованных зарядов, мы беспрепятственно пошли по железнодорожной насыпи дальше в сторону Краевского.

Мы прошли мимо поездов и оставили их в 200 ярдах у себя за спиной, когда, к своему удивлению, услышали сзади звуки быстрой ружейной стрельбы. Оглянувшись, мы были поражены, увидев яростные вспышки ружейного огня, исходящие из оставшегося невредимым поезда и направленные в сторону японских солдат, шедших вдоль путей, по которым мы только что прошли. Даже у присущей восточному темпераменту невозмутимости есть свои границы. На мгновение японцы были совершенно сбиты с толку, но они быстро пришли в себя и, упав в траву, открыли беглый огонь. Венгров защищали обитые железом стенки вагонов, что вызвало уныние и хаос среди солдат Страны восходящего солнца. Оценив ситуацию, японский офицер приказал заряжать. Все люди тут же ринулись вперед и, словно муравьи из потревоженного муравейника, облепили поезд. Они били прикладами и кололи штыками каждого большевика, до которого им удавалось добраться, выбрасывая их мертвые тела из вагонов, стряхивая их со своих штыков, как если бы разгребали кучу угля. Потом они поставили караульных на самом высоком месте каждого поезда, а пушки выставили на дорогу, называя их своими «военными трофеями». Мне было очень жаль, что в живых не осталось ни одного большевика, который мог бы рассказать, почему они позволили шестидесяти английским военным беспрепятственно пройти около 40 ярдов и открыли огонь, только когда появились японские солдаты. В свое время мне было дано несколько объяснений, ни одно из которых не могло меня удовлетворить полностью, так что загадка осталась неразгаданной.