Окно - Амелия Бранскилл

На следующий день, сидя в школьном автобусе, я рассматривала спинку сиденья передо мной, на пластиковой поверхности которой кто-то вырезал свои инициалы. Линии были ровными и четкими, и я задумалась, чем же их прорезали. Может, канцелярским ножом? Или складным? Меня восхищало то, как аккуратно была сделана надпись, и одновременно пугала мысль о том, что каждый в этом автобусе мог носить с собой оружие или вещь, которой при необходимости можно убивать.

Сара сидела рядом со мной, покачивая головой в такт своей музыке: бум-бум-бум. Кивок, кивок, кивок. Она мотала головой все энергичнее, и я внезапно вспомнила, что она уже делала так раньше, на собрании для тех, кто занимался кроссом, – как-то осенью родители затащили меня туда. Она сидела на верхнем ряду трибун, надев наушники, сосредоточенно глядя на поле, и качала головой в ритме, слышном только ей самой. У меня возникла идея.

– Слушай, ты занимаешься легкой атлетикой? – спросила я ее.

– Что? – ответила она, сдвигая наушники вниз. – Ты что-то сказала?

– Ты занимаешься легкой атлетикой? Ну, будешь заниматься, когда тренировки начнутся? Помню, раньше ты ходила на кросс.

– Ага, – ответила она. – На самом деле кросс – это довольно тупо. Очень скучно. Но легкая атлетика мне и правда нравится. – Она начала надевать наушники обратно, но на секунду остановилась. – Погоди, а ты тоже занимаешься? Я вроде не видела тебя в списке.

– Собираюсь записаться, хоть и с опозданием. – Я помолчала. – А как тебе мистер Мэтьюс?

Она пожала плечами:

– Нормально.

Я продолжала смотреть на нее, надеясь, что она скажет что-то еще. Она, похоже, истолковала мой взгляд как признак недоверия.

– Нет, правда, он нормальный. Они с моим папой любят баскетбол и часто ходят вместе выпить пива и посмотреть какой-нибудь матч. Так что, может, ко мне он относится немного лучше из-за этого, но он и в целом ничего. Я знаю, некоторые возмущаются, потому что думают, будто легкая атлетика – простой способ избежать занятий физкультурой, но потом вдруг понимают, что это не так. Впрочем, это их проблемы. – Все это она произнесла с неожиданным воодушевлением, словно чья-то лень оскорбляла ее лично.

– Нет, не в этом дело. Я слышала…

«Что он извращенец, который неровно дышал к моей сестре. И я подозреваю, что она была в него влюблена».

– …что он подкатывает к ученицам.

Она нахмурилась:

– Мистер Мэтьюс? Не знаю, я бы так не сказала. Он явно не такой, как мистер Ричардс.

Мистеру Ричардсу, который вел у нас уроки труда, было по меньшей мере пятьдесят, у него был заметный живот и уже появилась лысина.

– Кому вообще в голову придет флиртовать с мистером Ричардсом?

Сара рассмеялась:

– Никому, но поверь мне, на его уроки лучше не надевать рубашку с глубоким вырезом. А если он предложит помочь разобраться с циркулярной пилой, всегда, всегда отвечай «нет».

Меня пробрала дрожь от мысли об этом.

– Спасибо, что предупредила.

– Угу. Лучше носить водолазку, если он рядом. Или кольчугу, если у тебя есть. – Она оперлась коленями о сиденье впереди и снова надела наушники.

Откинувшись назад, я попыталась читать книгу, но обнаружила, что снова и снова перечитываю одно и то же предложение. Я задумалась, не совершила ли я ошибку, выбрав легкую атлетику. Может, Лорен вообще понятия не имела, о чем говорит, и мне придется весь год заниматься утомительным командным спортом против собственной воли. Я все еще могу выбрать дискуссионный клуб или другое, менее физически выматывающее занятие. Прежде чем я запишусь на легкую атлетику, нужно выяснить, есть ли реальные основания думать, будто между мистером Мэтьюсом и Анной что-то было. Настоящая связь.

* * *

Я осторожно толкнула дверь кабинета мистера Мэтьюса, и она легко открылась. Стены кабинета были завешаны огромными плакатами с литературными деятелями и вдохновляющими цитатами о силе печатного слова. Воздух пах маркерами для доски и перечной мятой – странное, но, пожалуй, не отталкивающее сочетание. Доска была исписана заметками к прошлому уроку – почерк мистера Мэтьюса казался идеальным. Такой бывает у пожилых людей или воспитателей в детском саду.

Аккуратность почерка заметно контрастировала с тем хаосом, который царил у него на столе. Монитор древнего компьютера едва виднелся из-за окружавших его стопок бумаги, а клавиатура была завалена со всех сторон.

Я осторожно открыла неглубокий ящик стола, расположенный под клавиатурой, надеясь, что внутри окажется что-то более личное. Но там лежали только три ручки, механический карандаш и пачка Mentos, с которой кое-где была оторвана фольга.

Я закрыла ящик и открыла второй, более глубокий, расположенный под ним. Там нашлись скрепленные степлером листы бумаги, рассортированные по папкам. Увы, никаких пометок на них не было. Я начала просматривать первую, рассчитывая найти там что-нибудь с прошлой четверти – любую информацию об Анне. Пролистывая работы учеников, я обнаружила, что в конце каждой мистер Мэтьюс дописывал короткие, почти обрывистые комментарии: «Хорошая работа!», «Отлично – заметный прогресс по сравнению с прошлым годом!», «Хорошее начало, но нужно как следует отредактировать».

Просмотрев всю стопку, я вернула работы на место. В глубине ящика лежала еще одна тонкая папка. Я вытащила ее, на этот раз взяв всю папку целиком. В ней было всего четыре работы, все выполненные осенью. Два сочинения принадлежали Анне, и одно из них она сдала за день до смерти. Оценки на нем не было. Я ненадолго взяла его и задумалась, читал ли мистер Мэтьюс его после того, как узнал, что случилось с Анной. «Вы прочитали его? – подумала я. – Хотели ли вы его прочитать?» Или на ее текст было слишком тяжело смотреть? Я засунула руку в папку и вытащила вторую работу Анны. На этой была оценка «отлично». В этом не было ничего подозрительного – хотя оценки по естественным наукам у нее были средние, с гуманитарными она справлялась превосходно.

Пролистав сочинение до конца, я увидела комментарий мистера Мэтьюса на последней странице: «Анна, это прекрасная работа – здесь тебе удалось проникнуть в самую суть проблемы. Ты становишься прекрасной писательницей, и я очень рад, что в моем классе есть такая ученица, как ты».

Я замерла, глядя на эти слова. «Я очень рад. Такая ученица, как ты. Как ты. Ты». Я сунула работу обратно в папку, держа ее за степлерную скобу: сама бумага внезапно показалась мне чем-то слишком личным, это был предмет, которого касались они оба. «Не хочу в это верить, – подумала я. – Но хочу знать правду».

– Думаю, надо купить новый стол, – заявила мама за завтраком на следующий день.

Она произнесла это так, словно бросала нам вызов. Папа опустил газету, а я попыталась отвлечься от мыслей о том, как подойти к мистеру Мэтьюсу и попроситься на занятия легкой атлетикой. Я пришла к выводу, что лучше всего сделать это во время большой перемены.