Ностальжи. О времени, о жизни, о судьбе. Том II - Виктор Холенко

общежитии у Володи Глушко, я утром на автобусе доехал до посёлка Индустриальный, что на северном берегу бухты Раковой. Там нашёл в общежитии судоремонтников братьев Варлаковых, передал им приветы от родителей. Они жили вдвоём в одной комнатке, мы поболтали «за жизнь», попили чаю с какими-то сладостями. Потом они проводили меня до переправы через залив. Там мы попрощались, одного, кажется, звали Валя, а другого Володя. И больше мы уже не виделись никогда. И до сих пор я ничего не знаю о их судьбе. Как и о судьбах всех других моих камчатских знакомых: встретились, поговорили и разошлись, каждый по своей стезе. Забылись имена и лица многих из них, но какой-то след в душе от этих встреч всё-таки отпечатался и как-то, видимо, повлиял на мой дальнейший жизненный курс…

Дальше до Лагерной я добирался пешочком и в одиночку. Так закончилось моё единственное в ту пору путешествие по Камчатке, после которого остался не очень радостный осадок на душе…

7.

К моему возвращению ребята уже установили новую ловушку ставного невода, и началась размеренная рыбацкая жизнь. Рыбы было мало, но всё же она была: начинался летний ход горбуши, идущей к нерестовым речкам. А за ней следом шли косяки сопутствующих хищников – гольцов и кунжи (кумжи), пожирающих икру лососёвых рыб и их мальков. Говорят, другой пищи эти ближайшие родственники дальневосточного лосося и не признают. Я знал эту вкусную рыбку с детства, но никогда раньше не встречались мне такие крупные экземпляры – в наши мелководные речушки они, видно, не заходили. А тут, в море, эти стремительные и гибкие торпеды с круглыми телами просто поражали своей величиной. Как на подбор: до метра и даже больше. В руках такую сильную живую рыбу не удержать. Заходила в невод и другая рыба. В начале камчатского лета попадались уже первые разведчики из приближавшихся из океана к берегам косяков кеты, нерки, которых местные жители обычно называют гонцами. Много было и разнорыбицы, вроде молодой трески, бычков, камбалы и прочей мелочи. А однажды в ловушку забрёл поистине гигантский палтус, и, когда его начали загружать в шлюпку, он так боднул головой в живот нашего грузного Мордвина, что тот, к всеобщему нашему восторгу, чуть было не вывалился за борт от такого коварного удара.

Когда этого буйного обитателя морских глубин мы потом взвесили на пирсе, то он потянул почти на 45 килограммов. Судьба его была печальна: мы его практически даром отдали в флотскую столовую ОВРа (Охрана внешнего рейда), что была тогда совсем недалеко от Лагерной – на полуострове Завойко, где он и закончил своё существование в желудках морячков Камчатской флотилии ТОФ. Честно говоря, мы частенько совершали свои торговые походы в этот флотский городок на самом выходе из города Петропавловск. Конечно, основную часть улова мы обычно выгружали на пирс нашей базы, и там её потрошила и засаливала в бетонных чанах небольшая бригада рыбообработчиков из местных женщин. На засол шли только породы лососёвых рыб, а весь нестандартный прилов и прочий мелкий частик разбирало просто население базы и совершенно бесплатно. Зарплату нам платили совсем мизерную, поэтому мы вынужденно и с молчаливого согласия руководства базы регулярно занимались этаким своеобразным приторговыванием. Эта роль обычно выпадала на долю нашего бригадира и деда Куренцова. Пару раз в неделю, сразу после дневной переборки невода, нашу шлюпку, наполненную уловом, брал на буксир приписанный к нашей бригаде буксирный катер и, в сопровождении бригадира и деда, отводил её к посёлку на полуострове Завойко. Как они там торговали, кто у них был покупателем, мы не интересовались. Даже въедливый обычно Мордвин не задавал неудобных вопросов нашим нештатным торгашам. Назад они возвращались с обильными покупками, приобретёнными там в местном военторговском магазине. А вечером собирались в маленькой комнатушке в конюшне у деда, пили коктейль «Северное сияние», состоящий всего из двух ингредиентов – спирта и красного шипучего вина под названием «Цимлянское» (сейчас почему-то его нигде не видно, как и чистого спирта, в продаже в магазинах), закусывали купленными деликатесами и вкуснейшей дедовой ухой из свежайшей разнорыбицы собственного улова и разговаривали «за жизнь».

Откровенно признаюсь, это были самые приятные дни из тех, что я провёл тогда на Камчатке. И зарплата была невелика – хватало её только на самое необходимое, и жил я по-прежнему в палатке, где вместо пола был под ногами истоптанный песок, а чтобы помыться или постирать хоть раз в неделю, надо было выбрать погожий денёк и сходить на речку, берега которой не были заболочены только в одном месте – в устье, где она, прорезав песчаный пляж, впадала в бухту. И был я молод и крепок телом и душой, обогащён уже солидным багажом творческих замыслов и идей, озабоченный лишь одной проблемой, как всё это призрачное богатство, хотя бы частично, но всё-таки материализовать. А ещё всё же было свежо в моей памяти детское воспоминание об отце, сильном, ловком и очень добром ко мне человеке, с которым я каждое лето жил в большой рыбацкой палатке, приютившейся на единственном да ещё к тому же галечном пляжике крутобокого и скалистого острова Старичков, обдуваемого всегда и всеми довольно свежими океанскими ветрами. Именно там я хорошо познакомился с тяжёлым рыбацким трудом в открытом море, потому что практически каждый день своих летних школьных каникул проводил с отцовской бригадой на ставном неводе, и, хотя меня никогда и не подпускали к переборке тяжёлого невода, я постоянно был рядом с этими крепкими мужиками на валком просмолённом кунгасе и видел, как и что они делают с этой огромной морской рыбачьей снастью. А ведь детские наблюдения и впечатления самые живучие, поэтому мне было так легко и охотно работать на этом, по сути, совсем небольшом, по сравнению с океанским отцовским, неводе, да ещё не в пример тихой бухточке Авачинской губы. Хотя совсем уж смиренной она тоже иногда не была. Особенно когда задували западные или восточные ветры. И этот, последний, мне запомнился на всю жизнь.

Случилось это где-то в начале августа. Тайфун пришёл ночью и к утру разыгрался вовсю. Обрушился он на побережье полуострова с востока, но с этой стороны Лагерную несколько прикрывал довольно высокий горный хребет. И жить вроде бы было можно, однако о рыбалке в этот день даже и мечтать было нечего. В горло Авачинской губы океанские волны врывались под острым углом и с привычной безжалостностью громили противоположный от нас скалистый и совершенно безлюдный берег этой губы. А отражённая от этих высоких скал волна уже