Я хочу в школу - Андрей Жвалевский

После того как три вялых круга остались позади, физрук снова всех построил (на сей раз чуть быстрее), заставил рассчитаться на первый-второй и устроил забеги на время. Это называлось «прием нормативов». Все бежали без особого удовольствия. Иван Иванович дежурно щелкал секундомером и только вздыхал.

Кошка, которая уже ни в чем не была уверена, тихонько спросила у Димки:

— Слушай, а бежать надо опять как все? Или можно в полную силу?

Димка задумался и после некоторой внутренней борьбы решил:

— Давай в полную.

Кошка дала. Иван Иванович не поверил секундомеру и заставил повторить забег. Димка запаниковал и начал делать подруге страшные глаза («Беги медленно! Тут, оказывается, нельзя быстро!»), но Кошке уже все надоело, и она опять пробежала стометровку от души.

— Вот! — обрадовался физрук. — Вот кто будет у нас за школу бегать! Ты где занималась?

— В школе.

— В ДЮСШ? В ДЮСШОР?

— Да нет. В обычной. В тридцать четвертой…

— В обычной… — радость Ивана Ивановича как-то потускнела. — Но все равно, пока за нас побегаешь.

Димка, чтобы не высовываться, пробежал нос в нос со своим напарником. Кто ж знал, что напарник — чемпион школы…

Ночью Анечке снились кошмары.

Во сне к ней приходила учительница, и уже от одного ее присутствия становилось жутко. Аня пыталась убежать, но, по законам жанра, ноги становились ватными и приклеивались к полу.

За завтраком Аня вяло ковыряла кашу.

— Что-то ты в школу не бежишь? — язвительно спросил брат.

— Я учительницу боюсь, — буркнула Аня.

— Орет?

— Нет.

— Так чего ее бояться?

— Она холодная, — сказала Аня.

— В смысле?

— Она всех заморозила…

— Да ну тебя!

Брат схватил бутерброд и ушел его есть за компьютер, а Анечка продолжила размазывать кашу по тарелке. Она чувствовала, что с этой учительницей что-то не так.

— Я разберусь, — сообщила Аня каше, — я выживу. И это… микримирую.

Уже перед первым уроком Аня пошла знакомиться. Это было легко и совсем не страшно. Одноклассники быстро шли на контакт, называли свои имена и клички, хихикали и подкалывали друг друга. В общем, вели себя абсолютно нормально.

Но время шло, урок неумолимо приближался. Лица делались все суровее, движения замедлялись. По звонку одноклассники окончательно одеревенели и опять стали одинаковыми, как будто их на одном заводе клепали. И на Аню стал наползать удушливый страх.

«А ведь это не мой страх, — сообразила она. — Это их страх! Просто все боятся, а мне это передается!»

Как только Аня поняла, что страх не ее, стало легче, и она попыталась успокоиться и просто наблюдать.

Анастасия Львовна вошла. Все вскочили по стойке смирно. Она улыбалась.

Аня поняла, что учительница все время улыбается. Постоянно. Не повышает голоса. Не говорит ничего плохого.

Но откуда тогда страх, который после фразы «Проверим домашнее задание!» сгустился так, что воздух можно было топором рубить?

Все открыли тетрадки и положили их на край стола. Учительница медленно шла по рядам и делала пометки в блокноте. Аня тоже положила на край стола свою тетрадку.

— Что это? — спросила Анастасия Львовна и слегка подняла бровь.

— Я старалась, — улыбнулась Аня.

— Слово «задача» пишется в центре строки. После решения нужно отступать три клеточки и только потом писать ответ. «Ответ» должен быть с большой буквы, и после него ставится двоеточие. Как ты училась, если не знаешь таких простых вещей?

Аня растерялась.

— Но ведь решение правильное!

— К завтрашнему уроку пять раз перепишешь это задание.

— Зачем? — ужаснулась Аня.

Все это время Анастасия Львовна что-то бодро строчила в блокноте.

— Я много слышала про 34-ю школу, — сказала она, — но не думала, что все настолько… Ладно, ты не виновата.

Учительница улыбнулась, Аня поежилась.

— Через месяц я сделаю из тебя человека, — пообещала Анастасия Львовна. — А сегодня останешься после уроков.

Интересно, Ане показалось, или ее сосед по парте действительно нервно дернулся?

Учительница литературы Евдокия Матвеевна была старенькая и вся сморщенная, как печеная картошка. Молчуну захотелось ее потрогать — ему казалось, что она и на ощупь теплая. Он даже запах печеной картошки почувствовал, мягкий и сладковатый, от которого сразу набегала слюна и урчало в животе.

Но трогать учительницу было нельзя, это он знал точно. Он и сам не любил, когда его трогали. Поэтому Молчун стоял у доски и разглядывал ее.

— Ты что, — искренне огорчилась Евдокия Матвеевна, — не выучил? Ну, ничего, давай сначала прочитаем.

Евдокия Матвеевна открыла учебник на нужном месте. Молчун честно пробежал стихотворение глазами, захлопнул книгу и вернул ее учительнице. В классе захихикали.

— Так не пойдет, — старушка огорчилась, и Молчуну стало стыдно.

«Наверное, я слишком быстро читаю. Она не поверила». Но дело оказалось в другом.

— Надо читать вслух, — Евдокия Матвеевна снова протянула учебник Молчуну.

У него даже в глазах защипало. Ну почему все время вслух? Не нравится ему говорить вслух. Рот вообще нельзя открывать. Мама, когда была жива, всегда говорила: «Когда зеваешь, прикрывай рот, а то душа вылетит». А потом, когда она болела, очень кричала. В самом конце, перед тем как… Отчим не вызывал скорую, пьяно орал, чтобы она не придуривалась, Молчуна, который полез к телефону, отшвырнул в сторону, телефонный провод с мясом вырвал. Мама очень кричала. У нее душа была большая, она с трудом выходила через рот.

Нет, Молчун не хотел говорить. Он повернулся к доске, взял мел и принялся писать. Спиной чувствовал, что его буравят удивленные взгляды, но не остановился, пока не дописал стихотворение до конца.

Евдокия Матвеевна выглядела уже не такой огорченной.

— Вот видишь, ты все помнишь! А теперь давай вслух.

Молчун опустил голову. Он был готов стоять так до конца урока. Или весь день.

— Ладно, — вздохнула учительница, что-то вписывая в его дневник, — садись. Четыре с минусом.

За последней партой обиженно хмыкнул остроносый (собственно, нос у него был уже не острый, а сливообразный). Молчун, глядя строго перед собой, получил дневник и сел на место.