Следствие ведут дураки - Кондратий Жмуриков

– Но деньги… – забормотал месье Стефан. – Деньги! Откуда у меня деньги? Это же подумать только – тридцать тысяч франков! Тем более – пятьдесят. И ты что, решил, что у меня есть пятьдесят тысяч франков? Нет, ты скажи!..

Николя передернул атлетическими плечами.

– Тысяч?… Да, верно, счастлив тот человек, у кого есть пятьдесят… нет, даже сорок тысяч франков? – продолжал бормотать месье Стефан, вычерчивая пальцем на капоте своей машины какие-то непонятные узоры. – А, Жак?

– Что, месье Стефан?

– Я говорю, верно, счастлив тот человек, у которого есть пятьдесят тысяч франков?

– Да, конечно.

– Хотел бы я, чтобы у меня было пятьдесят тысяч фран… нет, хотя бы… три… тридцать тысяч. А! – Месье Стефан вспомнил, что перед ним стоит угрюмо насупившийся сын, а за его спиной находятся двое подозрительного вида молодцов. – Надеюсь, ты, Николя, не подумал, что у меня есть пятьдесят тысяч франков?

– Ты, папа, заговариваешься.

– Что? (Когда создавалась необходимость, месье Стефан прикидывался тугим на ухо, хотя обладал прекрасным слухом и не менее прекрасным зрением.) Ты что-то сказал?

– Я сказал, что ты, папа, мог бы меня выручить, ссудив пятьдесят «штук».

– Это кто тебе сказал? – всполошился месье Стефан. – Тебе это кто-то сказал? Что будто у меня есть такие деньги, и вообще?… Ну так вот я что тебе скажу: ты плюнь в глаза тому человеку, который тебе это сказал.

– Как – плюнь? – не понял Николя.

Если бы месье Стефан помнил Ильфа и Петрова, он не замедлил бы процитировать Остапа Бендера, советовавшего плевать «слюной, как плевали до исторического материализма». Но он слишком давно уехал из варварской страны, где со слезами на глазах фабрикуют смешные безделушки про двенадцать стульев и двух жуликов, которые гоняются за дутым сокровищем. И потому он ответил так, как мог:

– Тот человек, который тебе это сказал – негодяй и брехло. Жак, ты можешь себе представить, что у меня могли бы быть пятьдесят тысяч франков?

Тот мотнул головой, как стадный бык-осеменитель, и попятился, потому что увидел, что из-за спины негра с дредлоками вынырнула бейсбольная бита.

– Вот видишь, – с облегчением заключил месье Стефан, который бейсбольной биты еще не видел. – Я тебе, Николя, сочувствую, но мне кажется, что ты того… сгущаешь краски… да. Может, это все происки семейки Шаллонов? Они же всегда хотели меня очернить, подставить… и моих семейных тоже, конечно. Эта жаба Анька Шаллон, мэр хренов, только и думает… как бы…

Месье Стефан окончательно бы запутался в своем безвыигрышном словоблудии, но Николя не дал ему довершить этот путаный монолог и взревел:

– Да ты что, папаша, совсем рехнулся? Нет, ты ничего не понимаешь? Меня убьют! Убьют!!! Какие там Шаллоны?! Там банда, банда арабов и латиносов, дьявольская мешанина выблядков со всего земного шара! И если я от них не откуплюсь, мне один путь – на тот свет, мать твою!

Николя говорил по-русски, но его интонации были вполне космополитичны и общепонятны, так что негр перебросил бейсбольную биту из левой руки в правую, а парень с сальной косичкой поднял плечи и согнул руки, отчего под рубашкой вздулись и угрожающе заходили мощные мускулы.

Месье Стефан увидел это. Он раскрыл и перекосил рот, но вместо трубных звуков оттуда просочилось только нечто раздавленное вроде «ке…ле…ме…», а Николя сказал:

– Не дури, папа. Всем известно, что деньги у тебя есть. Много денег. Я же не просто так прошу, чтоб Христа ради. Я же тебе верну!

– Ах ты скотина… – задушено шепнул месье Стефан, не отрывая взгляда выпучившихся глаз от бейсбольной биты. – Вввон… отсюда… в моем соб… собственном доме… я вы-зо…

– Вызовешь? Не надо никого вызывать, папа, тем более полицию, – ласково сказал Николя. – Это же так просто: пойти в банк, снять с одного из твоих счетов пятьдесят «штук» и поместить этот капитал в меня. Я верну, говорю тебе.

– Вон… отсюда!

Николя ухмыльнулся. Он поднял ногу и наступил ею на розовый куст.

– Плохо, папа, – сказал он. – Винс, иди сюда! – кивнул он негру с бейсбольной битой. – Папа, это Винс, – повернулся он к месье Стефану, застывшему с таким лицом и в такой позе, словно его внезапно посетило кишечное расстройство, – кстати, он бывший профессиональный бейсболист. Лафлеш, – повернулся Николя к парню с засаленной косичкой, – придержи Жака, чтобы он не горячился.

Месье Стефан не стал дожидаться продолжения. Он подпрыгнул, густо заверещал и, путаясь в собственных ногах, бросился к дому…

Вино оказалось прекрасным.

Вино оказалось прекрасным и дурманящим настолько, что Ваня Астахов, счастливо подвизавшийся в роли эмигрантки Жанны Николаевны Хлестовой, даже протрезвел. Цепкое дурманящее воздействие настоящего французского вина пустило свои корни, как в жирном черноземе, в добротном русском опьянении водкой, которым Ваня осчастливил себя еще в московском аэропорту. Задиристость и дурачество сменились расслабленной улыбкой, и Астахов откинулся на спинку кресла и полуприкрыл глаза, время от времени косясь на французов и думая, что не такие уж они, иностранцы, скупые и подленькие, как кажется большинству россиян и конкретно ему, Ивану.

Особенно после памятной поездки в английский колледж семь лет назад, из которого его, Астахова, выперли с треском и позором за тотальную неуспеваемость и связь с несовершеннолетней дочерью директора колледжа.

Рядом растянулся Осип. Он мелкими глотками попивал вино, и по лицу его расплылась блаженная улыбка. Надо же, думал Ваня, и Осип сумел оценить букет.

А до того казалось, что мужлан Осип с его неизменным «чаво?» и манерами, словно перенятыми у деревянных вояк из сказки про Урфина Джюса, может оценить разве что букет венерических заболеваний.

– Хорошо… – пробормотал Ваня вслух. Может, и к лучшему, что у него нелады с отцом и он уехал из России. За границей он начнет новую жизнь. Все будет прекрасно. Быть может… Ваня выпил еще вина… быть может, ему даже стоит жениться. Да вот хотя бы на Насте. Потому как француженки-то, говорят, сплошь страхолюдные, на плохо маринованных селедок походят.

И ничего, что он, Иван, по паспорту проходит как Жанна. Сущность-то мужская.

Француз поднялся со своего кресла и медленно пошел по проходу. Остановился возле Ивана и что-то проговорил на своем языке. Фраза была длинной, круглой и смятой в самом финале, как будто прокатилась пустопорожняя бочка, скатываясь под гору и разлетаясь на мелкие кусочки.

– Чаво? – за Ваню ответил Осип, поднимая соловеющие глаза. – А, мусью? «…Постой-ка, брат мусью! Шо там тянуть…» э-э-э… «пора бы к бою»…

Разрозненные и разлохмаченные цитаты из Лермонтова, по всей видимости, представлявшие собой все, что осталось от школьной программы, освоенной Осипом лет этак сорок назад, были оборваны ленивым Настиным: