Сотник. Кузнечик - Евгений Красницкий

– Минька сказал, что дура. Она всегда ругается, – девчушка шмыгнула носом. – А ты сумеешь?

Тимофей уверенно кивнул и потянул сумку с инструментом. Девочка тут же пристроилась сбоку на табурете, на котором вчера вечером сидела Юлька.

– Меня Елька зовут, – она наконец нашла способ познакомиться, поглядела на разложенный инструмент и спросила: – А ты кузнец?

– Ваши Кузнечиком прозвали. А кузнецом дед был… – Тимка вздохнул. – А вообще меня Тимофеем зовут.

Елька кивнула.

– Тебя на болоте вчера нашли. Мне Сенька рассказывал, он в десятке гонцов состоит. Ой!.. – девчушка испуганно прикрыла ладошкой рот. – У тебя же дед умер!

Чуть ли не больше всего на свете Тимка не любил, когда его кто-нибудь начинал жалеть. Особенно когда какая-нибудь дородная баба, вспоминая его умершую мать, начинала голосить: «Сиротинушка-а!..», пытаясь облапить и прижать к себе мальчишку. И удрать неудобно, и слушать тошно. Но тогда хоть дед мог рявкнуть: «А ну, хватить выть, бабы! Чай, не покойник ещё!» Тимофей покосился на девчонку. Нет, жалости в её глазах не было, скорее испуг, что ли. Тимка даже удивился – а ей с чего пугаться-то?

– У нас в поветрие тоже много умерло, – сообщила она. – А Нинеина весь вообще вся вымерла.

Скрип отворившейся двери прервал неловкое молчание. В кузницу ввалился улыбающийся Киприан.

– Здорово, Кузнечик! О, молодец, уже и горн развел! – Киприан отодвинул засов и крикнул: – Гаврюха! Отворяй давай.

Кусок стены, оказавшийся здоровенной воротиной, открылся, пропустив в кузницу поток утреннего света. Через образовавшийся широкий проход вошёл хмурый спросонья отрок.

– Во! – Киприан с утра был полон задора. – Я ж тебе говорил, что к нашему приходу горн гореть будет.

– Ну так и спали бы ещё… – Гаврюха Киприанового веселья почему-то не разделял. – А эти мелкие чего тут делают?

Киприан пригляделся.

– Еля! А ты чего тут так рано? Матушка-боярыня увидит, ругаться начнет.

Тимофей за свою жизнь знал и побаивался только одного боярина – Журавля и, услыхав про боярыню, тут же навострил уши.

– У меня вот, поломалось, – Елька вспомнила про своё горе и всхлипнула. – А Кузнечик починить обещался.

Отроки подошли к столу.

– Ого, – покачал головой Гавриил, рассматривая покалеченную серёжку. – Это те, что дядька Лавр для боярышни Анны делал? Как же ты её так?

Тимофей опешил – эта дура Анька, оказывается, боярышня.

– Надо в Ратное везти. Дядька Лавр поправит, – Гаврюха поморщился. – Сами не сделаем, инструмент больно тонкий надо.

У девчушки опять на глазах заблестели слёзы. Испуганный взгляд метался между Тимкой и Гаврюхой, который продолжал вертеть в руках серёжку.

Киприан перехватил умоляющий взгляд, которым Елька смотрела на Кузнечика, и забрал у напарника поломанную серьгу. Посмотрел, прикинул работу. Почесал макушку.

– А точно сможешь? – обратился он к Тимке. – Как бы не запортить совсем. Работа дорогая.

Мальчик коротко кивнул головой.

– Вот этот? – Гавриил даже не рассердился, а удивился. – Ты что, сдурел, что ли, незнамо кому такую работу доверить?

– Чего тут у вас? – поинтересовался вошедший в проход Кузьма.

Киприан показал поломанную серьгу.

– Вот же ж… – Кузька украшение узнал сразу. – Ну и визгу будет.

– Ну, пожалуйста! – Елька, уже не сдерживаясь, хлюпала носом. – Пусть Кузнечик попробует.

– Ишь ты, познакомились уже, – хмыкнул Кузька и обратился к Тимофею – Сделаешь? А то ведь и правда влетит по самое не хочу.

– Ну, так теперь нам влетит, – продолжал упираться Гаврюха.

– А тебе-то за что? – ухмыльнулся Киприан и тоже глянул на Кузнечика: – Чего делать надо?

– Отжечь, выправить на свинце, спаять. Это легко… – Тимофей задумался. – Но после пайки и отбела она будет сильно разниться со второй. Значит, вторую тоже в отбел. Но вот, как было, выглядеть уже не будет. Её можно скруглить, чтоб не плоская была, ну, свернуть немного. Тогда серебро будет играть, и помятая проволока заметна не будет.

– А пластина? – Кузьма вспомнил, как Лавр делал эти серёжки. – Батя с ней долго маялся, пока отшлифовал.

– Зачернить. Тогда то, что пластина помята, будет незаметно. Видишь, тут серебро уже потемнело и выглядит, как грязь. А если всё начернить, а узор до зеркала сполировать, будет выглядеть нарядно. Даже лучше ещё, чем сейчас.

– Если лучше, Анька ругаться не станет. Скажу, сам Ельке велел принести, чтоб почистить, да и Анька просила как-то. Давай делай.

Тимка принялся раскладывать инструмент. Киприан, уже принявший Кузнечика за авторитет в кузнице, насмешливо лыбился, наблюдая за округлившимися глазами Гавриила. Тот перехватил взгляд и насупился.

Тимофей достал несколько запечатанных малюсеньких кувшинчиков, которые дед почему-то называл пузырьками. Затребовал пару глиняных мисок, насыпал в каждую немного порошка и добавил воды. Поставил на угли с краю горна и попросил снять, когда станет горячим. Бурчащий, но любопытствующий Гаврюха пристроился следить.

Кузнечик уложил обе серьги на железную пластину, подхватил клещами и понес к горну. Киприан встал к мехам. Кузьма с любопытством наблюдал, как двенадцатилетний пацан, не произнеся лишнего слова, пристроил его подмастерьем к работе.

– Медленно. Ещё медленней… – мальчик плавно повел рукой, задавая ритм. – Меха не дуть, дышать должны.

Угли потихоньку начали разгораться, железка, на которой лежали серёжки, медленно наливалась вишневым светом.

Кузьма пристроился сбоку и ловил каждое движение.

– Сгорит. Как есть сгорит, – одними губами прошептал Гаврюха.

– Не… – Кузнечик не сводил глаз с сережек. – Не сгорит. А вот рассыпаться может.

Быстрым движением Тимка вынул пластину из огня и стряхнул серёжки в миску. Вода с разведенным в ней порошком резко зашипела. Не ожидавший этого помощник отпрянул. Тимка вернулся к столу, подхватил медные щипцы и протянул Гаврюхе.

– Руками туда лазить нельзя, – пояснил он. – Только пинцетом. Вот так. Когда отбелится, надо промыть и на тряпице высушить. А я пока амальгаму приготовлю.

Мальчишки столпились у миски и, неумело ковыряясь пинцетом, по очереди доставали серёжки из раствора. Елька путалась у них под ногами и требовала показать – не испортилось ли?

– Ага, значит, отбел? – Кузька вспомнил название проводимой операции. – И впрямь серебро белое, как молоко, стало. А из чего он?

– Он разный бывает, – откликнулся из-за стола Тимка. – Этот из соли и винного камня.

Гаврюха, пытаясь пользоваться пинцетом, выполоскал серьги в кадушке, уронил, достал рукой, засунул обратно между губками пинцета и направился к столу, вокруг которого уже собрались все остальные. Елька уселась на свой табурет и внимательно следила за Кузнечиком.