Рыжее счастье - Наталия Рощина

Пройдя мимо ресторана, Мара почувствовала, как от ароматных запахов у нее снова закружилась голова, но теперь уже от голода. Она была голодна, а та скудная еда, которая была у нее с собой, должна была составлять ее рацион еще неизвестно сколько дней. Ускорив шаг, Мара шла, не оглядываясь. Но в просторном фойе вокзала она остановилась перед первым попавшимся киоском и открыла рот от изумления: столько видов хлеба, булок она не видела никогда в жизни, а рядом в небольшом павильоне — сладости. Конфеты в блестящих обертках, карамельки, печенье, плитки шоколада. «Халва», — беззвучно шевеля губами, прочла Мара и, глядя на коричнево-серый кусок халвы, попыталась вспомнить ее забытый вкус. Читая названия конфет, карамелей, Мара чувствовала, что у нее уже полный рот слюны, а в животе так заурчало, что она смущенно огляделась. Рядом никого, вот и хорошо. Почувствовав легкую дурноту, Мара быстро достала из узелка один небольшой сухарь и, откусывая понемногу, продолжала изучать названия сладостей. Мара не могла представить, что кто-то ориентируется в этой бесконечной веренице из «Дуэта», «Дракончиков», «Раковых шеек», «Алеко»… Мара проглотила последний кусочек, облизав губы. Как же ей хотелось попробовать все это! Завтра у нее день рождения. Она может сделать себе маленький подарок в виде нескольких конфет в этих невероятно привлекательных обертках. Мара снова огляделась. Ей казалось, что все ее мысли написаны у нее на лице. Продавщица, наблюдавшая за ней сквозь стекло, вдруг наклонилась к окошку и, пристально посмотрев на Мару, протянула ей две шоколадные конфеты.

— Держи. — Приятный голос, улыбка. От неожиданности Мара растерялась, а женщина, продолжая улыбаться, повторила: — Бери, бери, детка, это тебе.

— Спасибо. — Одну конфету Мара положила в карман, а вторую мгновенно отправила в рот. Ей показалось, что она никогда не ела ничего подобного. И к тому же Мара только теперь поняла, насколько проголодалась. По-видимому, это было написано на ее лице.

— Вкусно? — На лице продавщицы застыло выражение жалости.

— Очень, большое вам спасибо. — Мара поправила платок. Ей хотелось сказать что-то еще, но это была совершенно чужая женщина, потому найти тему для разговора было нелегко. К тому же подошедшие покупатели оттеснили Мару от окошка, и ей не оставалось ничего другого, как идти дальше. Она пожалела, что не попросила взвесить ей несколько понравившихся конфет, но возвращаться к киоску не хотела. Нужно было идти дальше, идти, но куда?

Выйдя из здания вокзала, Мара увидела огромную площадь с фонтаном, скамейками, разбитыми клумбами. Опершись о широкую белую колонну, девушка присела и, положив подбородок на свой узелок, завороженно смотрела на открывшуюся ей картину. Она никогда не видела ничего подобного. До клумб ли было в ее родном поселке, до фонтанов ли? А здесь словно сказка! Как же здесь, должно быть, красиво летом, когда работает фонтан, пестреют цветы, стоят вновь выкрашенные ряды лавочек! Мара улыбнулась. Здесь все было наполнено простором, широтой, размахом. Везде асфальт, нет той убийственной грязи, которая хозяйничает в ее поселке. Горожане и одеты совсем иначе. Мара перестала улыбаться, подумав, как выглядит в своей совершенно поношенной одежде, стоптанной обуви и этом платке. Почему-то, проходя мимо рядов нищих попрошаек, она чувствовала себя не настолько неуютно. Она думала не об их бедности, а о том, как странно ей видеть столько страждущих в месте, где, кажется, все должно быть иначе. Ведь и она приехала сюда, спасаясь от безденежья, голода, беспросветности, а сейчас… Здесь и без нее хватает нуждающихся. Маре стало стыдно даже за свой любимый платок. Здесь только дряхлые старушки встречаются в таких. Девушка заерзала, то одергивая полы пальто, то туже затягивая поясок. А затем принялась вытирать большим пальцем пятна грязи с носков обуви, которую она вроде бы тщательно вымыла в поезде. Но ее старания не приводили к должному результату. Мара огорчилась, продолжая торопливо вытирать остатки грязи, как будто от этого сапоги могли выглядеть новее. Ее внешний вид теперь казался Маре совершенно неподобающим, постыдным, примерно таким, как у всех тех попрошаек, мимо которых ей довелось пройти. Ничего не поделаешь — она одна из них.

Поднявшись, Мара вздохнула и, спускаясь по ступенькам, смотрела по сторонам во все глаза. Она не замечала времени — куда спешить? Мара боролась с гнетущим настроением, которое пыталось овладеть ею. Она должна увидеть только хорошее в той жизни, на которую она надеялась, тогда она будет еще настойчивее двигаться к достижению своей цели. Ей нужно вырваться из нищеты, и она сделает это! Совсем скоро она вернется в поселок, став совершенно другой, той, которую и тетя Глаша не сразу узнает. А потом всплеснет руками, заплачет, обнимет… А Мара будет благодарить ее за то, что дала совет нужный и вовремя. Тогда-то она и сумеет отблагодарить соседку. Мара так размечталась, что споткнулась и, остановившись на последней ступеньке длинной лестницы, снова огляделась. Теперь взгляд ее то и дело выделял из людских потоков высоких, стройных женщин в шикарных манто, в сапогах на высоченных каблуках. Были и другие, но теперь Мара видела только этих. Да и мужчины попадались какие шикарные! Таких Мара только в кино и видела, по своему черно-белому телевизору и уже очень давно — в Доме культуры на широком экране. А тут все в цвете, все настоящее и от этого еще более впечатляющее! С каждой минутой Мара боролась с сознанием собственной никчемности. В ней зарождалось желание, чего бы ей это не стоило, стать одной из этих шикарных, волнующих женщин. Она никогда раньше не думала серьезно о том, как плоха ее одежда, как скудна ее еда, как сера и однообразна жизнь с одними физическими потребностями. Она запрещала себе думать об этом, понимая, что только усугубит свое положение. Она смотрела на бабушку, маму, на десятки других женщин, безропотно принимающих удары судьбы, и запрещала себе отчаиваться. К тому же в их доме существовал негласный уговор не жаловаться на судьбу. Его свято чтили, до того самого страшного дня, когда не стало Миши. Даже смерть бабушки, которую Мара бесконечно любила, не смогла разрушить устои дома. И мама смогла достойно пережить потерю. Но уход Миши все изменил: мама перестала быть самой собой, сгорая от алкоголя, возненавидев весь мир, а Маре оставалось лишь наблюдать за этим, впрочем, как и за тем, во что превращается их унылое голодное существование. Безысходность — вот самое точное слово, которое могло описать происходящее. Из него нужно было во что бы то ни стало вырваться. Тетя Глаша говорила правду: ей неоткуда ждать помощи, пришла пора действовать, вырываться из удушающего мирка. Мара сделала первый шаг на пути к достижению своей цели, но следующий пока был совершенно не ясен.

Девушка смотрела вокруг, удивляясь, что столько лет провела в полном неведении относительно жизни, которая совсем рядом. Вот она, руку протяни… Только есть ли здесь для нее, Мары Ленской, местечко? Пока уверенности в этом не было никакой. Более того, смелость и решительность ее все таяла, таяла. Это была ужасная минута, когда Мара почувствовала, что по щекам бегут слезы. Их ничем не остановить, и жалость к себе становится нестерпимой.

— Ты что плачешь, детка? — Голос показался Маре знакомым, что невероятно удивило ее. От неожиданности она всхлипнула и, обернувшись, перестала плакать. Это была продавщица из кондитерского ларька. — Что стряслось? Потеряла что?