Манька-принцесса (сборник) - Мария Садловска

* * *

Спустя три недели Лиза уже не могла себя туго перетянуть, было больно. Однажды в сарае за этим занятием ее застала мать. Испугались обе. Лиза – потому, что все раскрылось, мать ужаснулась от того вреда, что Лиза нанесла себе и будущему дитю.

Анюта гневно содрала с Лизы повязку, скомкав ее, бросила в угол со словами:

– Ко всей беде нам еще калеки в семье не хватало?! Ты смерти моей захотела? Отпусти сейчас же живот, может, Бог пронесет. Нечего уже скрывать! Марусе и хлопцам я сама скажу. Да ешь уже, я же вижу, что голодаешь!

Помолчав, женщина тоскливо добавила:

– Значит, судьба такая – от немца рожать… Бог за что-то наказал.

Лизавета стояла молча, опустив руки по швам, глазами больной собаки глядела на мать, не выдержав, сказала:

– Это не то совсем, что ты думаешь, мама…

Мать горестно усмехнулась:

– Ну да! Там в животе тыква… Молчи уж, не добавляй еще больше жалю в душу! И не дури больше!

Гриша и Коля приняли весть спокойно. Старший сдержанно ответил, что подозревал об этом давно. Маня бросала на сестру жалостливые взгляды, а Колька готовился занимать круговую оборону и давать всем отпор.

Лизавета все так же ходила в поле на работу, и наконец все узнали, что Лизка Кислица беременна и скоро родит, только неизвестно от кого. Стали гадать и пришли к выводу: конечно же, от немца! Язвительная Ленка Притыка, злая по натуре девка, наконец-то дала волю словам:

– Наша Кислица, как подстилка, легла под фашиста, а теперь пузо привезла из-за кордонов. Скоро байстрюка увидим!

Лиза отворачивалась, молчала. Держалась, чтобы не заплакать. Некоторые, более сострадательные, пытались урезонить языкастую:

– Прекрати, Ленка, с каждым может случиться! Жалеть надо людей!

– Да? Моего брата почему-то не пожалели, а убили на войне! Шлюха она немецкая, вот кто!

Так было каждый день. Отдыхала дома. Колька приставал:

– Лизань, ты только скажи, кто обижает, не скрывай! Я же вижу, ты плакала! Признайся, это Ленка Притыка?

Лиза успокаивала брата, просила не обращать внимания. Со временем и сама привыкла, сделалась бесчувственной. Волновало только одно: что думает Федор? Неужели и он, как все?! Но, если подумать, откуда ему знать? Узнать правду он может только от самой Лизаветы… А она дала слово ему, а главное, себе, все забыть. Они с ним после случившегося так и не виделись. Когда Шальнов приезжал с проверкой в поле, долго не задерживался. Хотя бабы наперебой сыпали вопросами – хотелось подольше задержать молодого симпатичного председателя. Лиза всегда держалась в стороне. Если случайно их взгляды встречались, Федор пугливо отворачивался от Лизы и спешил уехать в другую бригаду.

* * *

Засушливое лето плавно перешло в такую же сухую, бедную на урожай осень. Это не уменьшило количество работы, что дома, что в колхозе. Надо было без малейших потерь собрать и надежно припрятать на следующий год те крохи, которые отжалела природа человеку. На дворе стоял октябрь. Лизавете тяжело было передвигаться, но о том, чтобы не выходить в поле, и речи не было – на всю страну клич: устранять послевоенную разруху! Невыход на работу расценивался как саботаж, за это была уголовная статья и сажали в тюрьму. В семье Кислицких об этом знали, дома Лизу жалели, освобождая от всех дел. Пусть бережет силы для работы в поле. Там было тяжело: сахарную свеклу грузили мешками на телеги для последующей отправки на сахарный завод. Лиза работала наряду со всеми, норовя побольше положить в свой мешок свеклы, все еще надеясь таким путем избавиться от бремени. Соседка Зинаида, женщина в возрасте, покрикивала:

– Лизка, не нагружай много! Разродишься прямо здесь, в поле, что будем делать?

К этому времени ее меньше шпыняли. Стало всем неинтересно, надоело, потому как Лизка была безответной. Одна только Ленка не пропускала случая уколоть. И здесь была тут как тут:

– Вызовем ее Ганса из Германии. Пусть забирает и там рожают. Нечего у нас, на советском поле, немчурат плодить!

– Так его, оказывается, Гансом звали? И откуда только Ленка узнала?

– Наверное, сама Лизка кому-то сказала, – переговаривались между собой бабы, потом не выдерживали: – Уймись, Лена! А то пожар вспыхнет от твоей злости! Не по-божески это. Лизка – беременная баба, на сносях, сейчас это главное. Любая из нас может оказаться в таком положении.

Всем стало неловко, замолчали. К тому же на дороге показалась знакомая повозка с серой кобылой в упряжке, председательская.

Шальнов поприветствовал всех, поискал глазами в толпе – не нашел и спросил:

– А Лизавета Кислицкая что, не вышла на работу?

Лиза, спрятанная за большим буртом, наполняла свеклой мешок. Услышав свое имя, тяжело поднялась и подошла к собравшимся. Перед собой держала рядюжку, безуспешно пытаясь прикрыть выпирающий живот. Увидев ее, Федор быстро отвел глаза, непроизвольно поморщившись, и в пространство сказал:

– Лизавета, с завтрашнего дня можешь на работу не выходить.

– Это почему же?! – взвилась извечный враг – Ленка. – Она что, из Немеччины справку предоставила?

– Без всякой справки ясно, что ей уже достаточно работать, – ответил председатель.

Покрасневшая Лизавета, отвернув голову, глядела куда-то вдаль и молчала. Спор продолжался. Бабы разделились на две группы. Одна за то, чтобы Лизавета не работала, хватит. Вторая же часть женщин стала рассуждать, законно ли отпускать в декрет Лизку, если она рожает ребенка от немца. Даже знают, что его зовут Ганс. Да, Лизка? А она теперь – Гансиха, в селе около магазина ее все так зовут… Ведь только отбились от этих гадов. А сколько еще будем помнить их издевательства над народом?

Прекратил полемику председатель Шальнов. Непререкаемым тоном, будто читая доклад в области, Федор с покрасневшим от неприятности момента лицом отчеканил:

– Именно потому, что мы советские люди, а не гады! Мы не издеваемся над людьми, как они, а поступаем по человеческим законам. Поэтому Лизавета уходит в декрет и пусть рожает себе на здоровье от этого, как его, Ганса. Вопросов больше нет? Тогда все за работу. Ты, Лизавета, уходи домой.

После разговора, где было упомянуто имя «Ганс», шевелившийся до сих пор червячок сомнения в сознании Федора исчез. Шальнов повеселел и окончательно успокоился. Дома его всегда ждали. Старик отец, помогавший Насте управляться с внучкой, пока невестка работала во дворе, и маленькая Любочка, которая уже узнавала папу и произносила что-то вроде «тятя».

Лизавета испугала Анюту, придя в неурочное время с работы.

– Тебе плохо? Что-нибудь заболело? – кинулась сразу к дочери.

Лизавета, отрицательно качнув головой, тяжело дыша, грузно опустилась на скамейку.

– Все хорошо, мама, не волнуйся. Шальнов разрешил не выходить на работу.