Манька-принцесса (сборник) - Мария Садловска

– Гришаня! – Она всегда его так называла.

Григорий удивленно повернул голову в противоположную от Лизаветы сторону, не предполагая, что его могут звать в такую рань…

– Здесь я, Гриша! Это я, Лиза!

Гришка мотнул головой в сторону сарая, увидел сестру и заголосил:

– Мама, подымайтесь! Все – Колька, Маня! Наша Лизка приехала!

Припустился бежать в дом, опомнился, вернулся. Единственной рукой обнял сестру и потянул за собой…

Что было!.. Крик, слезы, смех! Братья и сестра Маня трогали Лизку руками, гладили по лицу. Мать Анюта впервые за последнее время поднялась, обняла дочь, поцеловала и, отойдя в сторонку, стала тихо читать молитву.

Лизавета раздавала подарки. Старая Анюта, получив узел с крупой и варенье, вдруг расплакалась. Поймав удивленный взгляд Лизы, Григорий объяснил:

– Голодно у нас, Лиза. Кое-как посадили огород. Сажали картофельные очистки. Всю зиму собирали, а все равно мало. Неизвестно, какой урожай будет. А до него еще и дожить надо. Машке с Николаем приходится далеко в поле ходить, чтобы хоть какой травки найти, похлебку сварить. Где ближе – всю подчистили: село-то большое. Лебеды и спорыша давно и в помине нет.

Анюта тем временем совсем преобразилась. У нее даже щеки зарумянились! С довольной улыбкой поспешила успокоить Лизавету:

– Теперь выживем, даст бог! Перловки для затирки на все лето хватит, если экономить. А травы найдем. Надо идти дальше по лесополосе, аж до границы с Журавлихой. Я подымусь, пойду с вами, покажу место. Сколько делов тех! Главное, нам теперь голод не страшен!

Мать прижала узел с крупой к груди и искала глазами место, куда его припрятать. На большом столе, которым семья не пользовалась, к стенке был прислонен образ Божьей Матери, когда-то украшенный теперь уже поблекшими искусственными цветами. Женщина подошла к столу и бережно на вытянутых руках положила крупу рядом с иконой.

А потом они все сели за стол. Анюта достала из печи еще теплый чугунок с кипяченой водой, налила в чашки и щедро выделила каждому по большой ложке варенья. О чем-то вспомнив, Лизка кинулась к своему ящику, порылась там и положила на стол завернутые в тряпочку черные сухари. Фрау Мильда в последний момент сунула их ей в дорогу.

– Сейчас у нас настоящий чай с галетами.

Увидев недоумение на лице Мани, сестра уточнила:

– Галеты – это по-нашему сухари. Ешьте давайте!

* * *

Для Лизаветы началась привычная для нее жизнь, сопряженная, как у всех, с послевоенной разрухой: голодом, нищетой. Через пару дней она вышла в поле вместе со всеми – полоть свеклу. Думать о Федоре себе запретила. Иногда пыталась превратить все в шутку – попытки были неудачными.

– Побыла несколько часов замужем, а потом разошлась с мужем. Такое повсюду случается. Теперь можно жить спокойно – свою порцию счастья получила!

И память осталась: случайно обнаружила у себя за пазухой алюминиевую расческу с крупными зубьями. Нацарапанная пятиконечная звезда и большая с завитушками буква «Ф» указывали, что расческа у Шальнова с войны. Первое ощущение было – вернуть находку владельцу. Но стоило вспомнить, каким образом расческа оказалась у нее на груди, как лицо заливалось краской, и благородный порыв Лизаветы тускнел.

– Это будет мой военный трофей, – горько подшутила над собой Лизавета, припрятав находку подальше.

Самого Федора с тех пор не видела. Заметила, он избегал встреч. Когда выезжал в поле, в бригаду, где работала Лиза, не подходил.

– Неужели боится, что буду приставать? Я и думать обо всем забыла! – пыталась убедить себя в этом Лиза.

Вполне возможно, что со временем действительно все бы забылось. Но одним ранним утром, когда вся семья на завтрак пила похлебку, Лизавета вдруг зажала ладонями рот и выбежала на улицу. Только успела забежать за угол, как изо рта мощной струей вылилось все содержимое желудка. Лиза отдышалась, зачерпнула кружкой из ведра холодной воды, прополоскала рот и зашла в дом. Испуганные братья и сестра кинулись к ней с вопросами:

– Лизка, что болит? Где?

Григорий стал ругать Маню, мол, не смотрит, какую траву для похлебки собирает, лишь бы побыстрее. Вот теперь результат! Так у всех могут животы поболеть! А кто работать будет?

Молчала только Анюта. Пару раз бросила на дочь внимательный взгляд и занялась домашними делами. Лиза всех успокаивала, и себя в том числе, искренне заверяя, что все пройдет.

Вечером, после ужина, Анюта позвала старшую дочь в сарай помочь подправить гнездо для курей. Две курицы начали нестись. Когда зашли, Лиза удивленно воскликнула:

– Мама, гнездо нормальное, чего там поправлять?

– Да, – ответила мать, – я днем его сделала. Хотела, дочка, спросить, когда в последний раз у тебя на рубашке было?

Лиза испуганно смотрела на мать. Ее лицо стало пунцовым, заикаясь, ответила:

– Не помню…

– С тех пор как приехала, на твоих рубашках ничего не было. Я стираю, вижу. Сама ты тоже не стирала. Отвечай, у тебя будет ребенок?

От неожиданности Лиза громко ойкнула и затравленно ответила:

– Я не знаю.

– Ну, допустим, ты не знаешь. А то, что грех был, об этом помнишь? И когда, и с кем, тоже ведь знаешь?

И Анюту понесло:

– Чего наделала, а? Нас вытравят из села, не дадут жить! Немецким отродьем будут глаза колоть. Особенно те, кто потерял в войну родных. А их – полсела!

Мать подвывала без слез. «Уж лучше бы плакала», – подумала Лиза, у которой искренне вырвалось:

– Откуда немецкое отродье?!

Анюта, гневно бросив: «Тебе лучше знать!» – ушла в дом, а Лизавета так и осталась стоять в сарае. Она тупо смотрела на куриное гнездо и пыталась хоть что-то придумать.

Посмотрела на свой живот, пощупала руками, ничего не обнаружив, хмыкнула и также пошла в дом.

Эту ночь Лиза не спала. Только стало светать, поднялась и тихонько, чтобы никого не разбудить, открыла сундук – он стоял у входной двери, – сунула руку в угол, вытащила оттуда длинную полоску белой материи. Еще до войны начала вышивать цветными нитками хитроумный узор. Предназначалось повесить на стенку у кровати. Лизавета вышла в сени, задрала подол и туго перевязала живот несколько раз.

Это было все, что она придумала за ночь. Лиза рассуждала, что если некуда будет расти чему-то там живому, значит, ничего и не будет. Иногда она слышала от женщин: «Родился мертвый ребеночек…» Вот если что, и у нее так будет.

Несмотря на свои двадцать пять лет, опыта в женских делах у Лизаветы не было. Откуда взяться? Спросом у мужской части не пользовалась, задушевных подруг не было…

В доме все поднялись, собирались на работу. Лиза, несмотря на жаркий день, надела сверху кофту, подаренную когда-то фрау Мильдой.