Уроборос - Этери Чаландзия

Нина раздраженно тряхнула головой. На собственную тоску только тоску и удавалось приманить. Слезливый замкнутый круг. Егор не любил эти сантименты, но терпеливо слушал ее рассказы. Называл Шахерезадой. А потом сам словно ушел под лед.

Хватит. Надо идти к людям, к жизни, к смеху, к теплу, к еде и чаю. Она поспешила в сторону проспекта. Там, в доме Зингера, на втором этаже книжного магазина можно было поесть и отогреться.

* * *

Альберт все-таки затащил его в этот ангар, по которому в сизом выхлопе и грохоте носились карты. Моторы ревели, тормоза визжали, тележки картов таранили то друг друга, то отбойники из покрышек. Настоящий ад. В компании четырех приятелей они ждали своей очереди, но Егора весь вечер не оставляло подозрение, что друг о чем-то хочет с ним поговорить и выжидает удобный момент. Пока такого момента не предвиделось, они сидели в стороне, крутили в руках шлемы и наблюдали за происходящим.

Немного в стороне у барьера стояла парочка. Ни грохот, ни вонь, ни присутствие окружающих им не мешали. Они не просто обнимались, они сплелись друг с другом руками, ногами, волосами, пальцами. Пропитались поцелуями. Какая судьба занесла их в этот ангар? Им было противопоказано выбираться из постели. Егор отвел взгляд.

Когда-то и они с Ниной жили по библейски, «прилепившись» друг к другу. Все делали вместе. Думали в унисон. Держались за руки даже во сне, и когда их ладони начинали потеть от непреходящей близости, они этого не замечали. Однажды кто-то назвал их попугаями-неразлучниками. Егор и Нина так и не поняли, чего в голосе говорившего было больше — одобрения или насмешки, но улыбнулись в ответ. Одинаковой улыбкой.

Так продолжалось долго, год за годом и день за днем. Вероятно, у Нины это вошло в привычку. У Егора нет. Со временем все, что давало ей чувство защищенности, лишь сильнее стесняло его движения. Егору захотелось вырваться. Расцепиться и просушить, наконец, руки. Уединиться. Побыть наедине с собой. Не в туалете и не во сне. Но Нина держала цепко.

Как-то раз за обедом он набрался смелости, отложил вилку в сторону, словно разоружился, и сообщил, что хочет поехать в командировку. Один. Ему казалось, его голос звучал спокойно, без вызова, он не хотел сказать ничего лишнего, только то, что сказал. Пять дней, Астрахань. Туда и обратно. Икры привезу. Пауза. Тишина.

И тут словно в кобру попала бомба. Бенефис был на час. В конце концов он своими руками притащил к ее ногам этот треклятый чемодан как знак своей полной и безоговорочной капитуляции. Егор нассать был готов в него, но вместо этого принялся по обыкновению успокаивать и рассказывать сказки о том, как хорошо им будет вдвоем, вернее, втроем с этим чемоданом.

В тот раз Нина не отступила. Поехали в Астрахань вместе. Она вела себя тише воды, ниже травы. Во всем потакала, со всем соглашалась, только что воду в ладонях не носила. Как будто чувствовала, что это их последняя гастроль. Егор же знал наверняка.

Усилием воли он отогнал неприятное воспоминание. Грохот в ангаре немного стих. Похоже, у участников заезда наконец вышло время, они постепенно сбавляли скорость и один за другим заезжали в боксы. Мокрые, взъерошенные, переполненные адреналином гонщики выбирались из болидов, обнимались, хлопали друг друга по плечам, матерились, в шутливой драке совали победителям кулаки под ребра. Остро пахло потом и борьбой. Влюбленную парочку сдуло тестостероновым напором.

Они с друзьями быстро расселись по картам, натянули шлемы и перчатки. Моторы взревели. Упал черно-белый флаг, и Егор вдавил педаль газа в пол. Все, на ближайший час Нины для него не существовало. Не существовало больше вообще ничего, кроме грохота, скорости, тугого руля и пожара в крови. Ему ничего сейчас было не нужно. Только обогнать этого придурка, бортанувшего его на старте, и вырваться вперед.

* * *

Сидя в кафе, Нина отогревала озябшие руки над чашкой чая. За большими окнами-витринами сгущались сумерки, и ее клонило в сон. Ноги гудели, покрасневшие пальцы плохо слушались. Нине казалось, она согреется и растает прямо здесь. Стечет грязной лужей на пол, под подошвы собственных ботинок.

Официантка принесла коньяк. Нина выпила залпом и оживилась. Уже с бóльшим интересом покосилась в сторону соседей. Две девицы, накупив в книжном душеспасительного чтива, обсуждали жизнь.

— Нет, я не могу, он просто душечка, — слегка в нос тянула одна.

— Точно, — вторила ей подружка, — нереальный лапочка. Такой милый, такие глазки, такой носик… Я прямо как увидела его, так и поняла — он мой! Мы созданы друг для друга. Мы — одно целое, понимаешь, половинки.

Нина осмотрелась. Ей уже несли еду, пересаживаться было поздно, да и особенно некуда. Она передвинула стул так, чтобы хотя бы оказаться спиной к этим дурам. Силикон здесь, татуаж там, гипюр, парфюм, шпилька и ужавшийся до размеров шампиньона мозг. Их было много, они вечно худели и охотились. Охотились и худели. Мужчина и тощее тело были целью и смыслом их жизни.

Нина вздохнула и уставилась в окно. Вместе с толпой пешеходов на Невском зеленого сигнала светофора ожидала вислоухая дворняга. С умным видом она нюхала воздух и внимательно смотрела по сторонам. В собаке было больше божьего промысла, чем в этих девках.

Второй коньяк несколько примирил с окружающим миром, но настроил на минорный лад. Она подумала, что никогда не назвала бы Егора милым. Рослый, крупный, немного тяжелый, черты лица резкие, крепко вылепленные, правильные. Она быстро поняла, что он непростой попутчик. Довольно мрачный, пессимистичный тип, охраняющий собственный мир от праздного интереса и от вторжения извне и признающий только одно мнение — свое. Он почти никогда не подстраивался под чужое настроение, он приносил свое. И если вдруг оно оказывалось плохим, постепенно стихал веселый смех, и неловкость и замешательство воцарялись в любой компании.

Когда они миновали первый порог влюбленности, Нина с осторожностью и опаской начала разбираться в Егоре. Как бы образован и воспитан он ни был, неуправляемая и животная натура давала о себе знать. Иногда ему удавалось скрывать ее, иногда он и не утруждал себя маскировкой. Он был опасен, а поскольку был не глуп, опасен вдвойне. Узнав его поближе, Нина запаниковала: этот мужчина мог переломить хребет любому.

Потребность во внутреннем уединении сменялась у него приступами наступательной активности. Егор представлялся ей кочевником, который часами сидит у костра, глядит в огонь и огня не видит. Медленно раскачивается из стороны в сторону, думает о своем, а потом встает солнце, он вскидывается в седло и в бешеном галопе врывается в голодные степи. Он не ест, не пьет, не спит, кормится адреналином, несется вперед, выигрывая, как ему кажется, у времени и у себя, а потом спешивается и вновь замирает у костра. Вполне возможно, того самого, который он недавно оставил. И опять смотрит перед собой и ничего не видит, и весь мир лишь обрамляет его присутствие.

Его стремление к побегу сопровождало их жизнь почти с самого начала. Нина порой удивлялась, как им вообще удается проводить время вместе. От Егора постоянно было ощущение, что он куда-то уходит, сейчас еще немного посидит, закончит телефонный разговор, допьет кофе и исчезнет. Когда вернется, неизвестно. Ей всегда было его мало, всегда не хватало. Став женой, Нина стала его ребром, а что с ребра взять — сплошное недоразумение. Хотя нет, она была не ребром — крестом, еще одним крестом, который ему предстояло тащить на своих плечах в этой нелегкой жизни.