Уроборос - Этери Чаландзия

Снежный лев вновь открыл пасть, и белый шум накрыл город. Исчезли четкость звука и ясность изображения. Может, ей удастся разобраться во всем этом позже? Может, да, а может, и нет.

Она подошла к подъезду. За ней закрылась входная дверь, и все заволокло густым снегом.

* * *

В павильоне два мышонка курили в углу. Они засовывали сигареты куда-то под горло и выпускали табачный дым из всех складок. На мордах зверьков застыли безмятежные улыбки идиотов. Кусок сыра с дырками величиной с голову стоял в стороне у стены. Егор рассеяно поздоровался со странной парой и, переступая через кабели, вошел на съемочную площадку.

Снимали какую-то рекламу. В павильоне построили декорации многократно увеличенного угла комнаты. Стена в полосатых обоях, плинтус в человеческий рост, исполинские ножки стола, а под ними черная арка в стене — вход в мышиную нору. На площадке переставляли свет, директор приветствовал Егор жестом и показал, что скоро закончит и подойдет. Егор осмотрелся. Почти не пригибаясь, зашел в нору. Выглянул из нее. Отсюда люди сами казались мышами, суетливые человечки копошились вокруг техники, спорили, звонили кому-то, орали друг на друга. Несколько обезглавленных мышей топтались в стороне. Их большие ушастые морды лежали отдельно, придавая картине и вовсе фантасмагорический вид.

Егор направился в глубину павильона. Здесь была изнанка площадки. Холодная, темная, сырая, неприбранная обратная сторона. Здесь ничего не происходило, повсюду валялся всякий хлам, подсвеченные тусклым светом, угадывались мрачные стены темного кирпича. Он нашел брошенный офисный стул с отломанными подлокотниками. Машинально стряхнул с него мусор, сел и закурил, уставившись в сторону тепла и света, пробивавшихся из-за декорации.

Слова Альберта не шли у него из головы. Егор и сам, подобно отчаявшейся улитке, был готов ползти прочь из раковины брака. И чем дальше в сторону он отползал, тем с большим облегчением и радостью оглядывался назад. Да, он был уязвим, но понимал, что на свободе у него хотя бы есть шанс, а там, в ловушке, уже и надежды не оставалось. Словно брак из абстракции превратился в реальное существо, таящее в себе угрозу. Возможно, он не мог уничтожить Егора физически, но он истреблял и обессиливал его.

Когда-то они с Ниной развлекались, представляя себе сообщество государств как большую семью, в которой каждая страна, подобно человеку, имеет свою судьбу и характер. Здесь были все — любители хорошего вина, женщин, паштетов и устриц; «мальчики для битья», вечно во всем виноватые «козлы отпущения»; высокомерные и недальновидные зазнайки, уверенные в своем превосходстве; бесхитростные северные селяне; наглые, агрессивные и ленивые бедные родственники с восточных окраин. Нина видела себя в роли пылкой и страстной Италии, а Егора представляла Золотой Ордой, мстительной, раскосой, безжалостной и колченогой силой. Он был неспособен к оседлой жизни, неприхотлив и неутомим. Вечно стремился куда-то вперед, в степь, вдаль, в неизвестность. У Егора были другие идеи. Он видел Нину африканским государством, Сомали, Конго, Зимбабве. Народ яркий и самобытный, но кровожадный, неуправляемый и истеричный. Первая реакция — в драку и за копье. Вечная беспомощность, бардак, бойня и падающие самолеты. Кем он видел себя сам? Сначала педантичной Германией, потом какой-нибудь скандинавской страной, склонной к порядку, но с легкими странностями, потом подмороженной Исландией. В конце концов его словно сковали шельфовые льды Арктики. Теперь он был никем. Пингвином, застрявшим в холодных узах брака.

Вообще-то здесь нельзя было курить, но Егору сейчас было не до правил. Брак, какая странность, думал он, пуская кольца дыма в потолок. В опьянении и восторге влюбленные мечтают путем сложения двух разниц получить улучшенную единицу. Проводят общий знаменатель фамилии. Живут под одной крышей. Едят из одной тарелки. В это время, когда стремление к единению ощущается как физическая потребность, и происходят все роковые ошибки.

В первом же действии с энтузиазмом и без сожаления в топку костра взаимности летит все — свобода, время, привычки, привязанности, вещи, люди, планы, взгляды. Почти всем можно поступиться, практически все можно отдать, изменить, пересмотреть, перелицевать и подправить. Все потайные чуланы распахиваются. Подвалы и темные углы заливаются дневным светом. Карманы выворачиваются и вытряхиваются. Любовь неистовствует.

И вот слились. Прилепились. Не разорвать. Не разлучиться. Но проходит время. И становится скучно. Надоедает. Приходит привычка. За ней разочарование. Следом усталость, раздражение, злость. И включается запоздалый реверс. Становится вдруг тесно, душно, маятно, начинает жать в боках и рукаве, и вот уже брак хочется снять, как пиджак-маломерку, сбросить, освободиться, убежать.

Теперь эти двое начинают шаг за шагом и день за днем возвращать себе то, что когда-то с такой безоглядной щедростью свалили в брачный общак. Вынимают, отряхивают, осматривают пострадавшие привычки и наклонности как уцелевшее, но попорченное добро на пепелище. Возвращают себе свое и без энтузиазма наблюдают за партнером, выцарапывающим и себе что-то обратно в пользование.

Егор никогда не любил свадеб. Эти хмельные кортежи, белое платье в шесть зарплат, фотосессия в кустах, проезд по точкам, пролет по городу. Автомобили с тошнотворными бантиками и куклами на капотах. Любовь обставляла себя почти так же, как смерть. Только скорость выше и шуму больше.

Но ведь были и другие свадьбы. Были, Егор точно знал. Должны были быть. Там словно в карауле стояли кипарисы, синим ковшом прогибалось небо, в траве летел скатертью накрытый стол, и птицы пели, а люди мало пили, там никто не давал невыполнимых клятв и все только обещали друг другу красиво разойтись, когда придет время. Там обнимались и говорили так: «Буду с тобой, пока наши пути идут вместе. Буду верен тебе, пока ты, я или мы оба не устанем. Я ничего не возьму у тебя, кроме того, что ты сам захочешь мне дать. Я дам тебе все, что ты захочешь в новой жизни. Я останусь тебе другом и после брака. Я буду с тобой заодно, даже когда перестану быть твоей женой». И самое главное обещание: «Я не предам свой выбор, даже если ошибусь в нем. Я никогда не стану тебе врагом, что бы этот сумасшедший и чокнутый мир ни попытался сделать с нами».

Егор догадывался, что на той свадьбе он был один. И только для него ветер трепал белую скатерть так и не накрытого стола. Не было там женщины. Или была? Какой она могла быть? И могла ли там быть Нина?

Сигарета давно догорела, он уже собирался встать и выйти из замусоренных кулис, как вдруг в темноту закатились два каких-то веселых существа. Они были огромными, нелепыми, неловкими, едва держались на ногах и давились от хохота. Егор отступил в сторону, чтобы не спугнуть пришельцев. Внезапно он сообразил, это были те самые мыши, вернее, актеры в костюмах мышей, что работали на площадке. Однако зверьки явно не собирались работать. Судя по всему, они пытались совокупиться прямо в костюмах и помирали от хохота, путаясь в хвостах и поролоновых пузах.

Неожиданно Егор наступил на что-то хрусткое, «мыши», словно это и правда были настоящие грызуны, немедленно затихли, насторожились, покрутили головами, переглянулись и дали деру. Егор хохотнул, потер руки и тоже отправился восвояси. Предстояло разговаривать с режиссером, хозяином похотливых тварей. Вместо того чтобы работать, тут все отирались по углам и заваливали сроки. А мышам на пятки наступал уже следующий проект.