Геннадий Селезнёв: о нем и о его времени - Татьяна Александровна Корсакова

без шизофрении репрессий и прочих унижений, без страха за свою жизнь от предательства малодушного или «загребущего» соседа, а может, и «завидущего» сотрудника, — давал в послевоенное время большинству советских людей потрясающее ощущение свободы.

Причем всё это было само собой разумеющимся. Мы рождались в том сказочном обществе. Мы в нем жили. Были изъяны в самой организации общества — вечно меньшие права у сельского населения, например, или вечно чванливые и необязательные чиновники.

А самое интересное было в том, что, когда советские дети вырастали и становились советскими взрослыми, они почти все оставались детьми, «были как дети» в точности по отвергаемому марксизмом Иисусу Христу, словно веруя в неведомый коммунизм. Так было вовсе не со всеми, и дальше мы об этом узнаем из рассказа о письмах в газеты, но было, было…

Естественно, мальчики Чудского Бора чувствовали себя взрослее и умнее своих ровесников, попавшихся на глаза старине Тургеневу.

Крепостные ребята всерьез, нимало не сомневаясь, толковали о леших (лесных), домовых, водяных и прочих сказочных существах, обитавших по соседству, а также о божьих звездах в вышине.

А нашим образованным подросткам, собиравшимся учиться долго и упорно, причем в том институте, который сами выберут и который выберет их, с начальной школы было известно, что звезды — это главные составные части бесконечного космоса. Они очень гордились тем, что именно их детство озвучил своими неназойливыми позывными «бип-бип» первый искусственный спутник Земли, который запустила их единственно любимая страна всего через 12 лет после разрушительной войны. Все ждали, хотя мало кто в это верил, что недалек час запуска человека в космос. Радость от того, что чудо всё-таки произошло и первым за пределами стратосферы побывал советский человек Юрий Гагарин, оказалась безмерной.

К тому времени уже печатался в отрывках в «Пионерской правде» и «Комсомольской правде», а в 1958 году был издан отдельной книгой и попал в библиотеки роман Ивана Ефремова «Туманность Андромеды». Томик зачитывался до невозможной ветхости. Гагарин полетел в космос в апреле 1961 года, когда Гене Селезнёву не исполнилось еще и четырнадцати лет. Уже совсем по-другому смотрели ребята на звезды. Им было о чем поговорить в ночном.

Ночное заканчивалось на рассвете. Точно так же, как тургеневские мальчики, дети и подростки Чудского Бора пригоняли коней в стойла, запирали конюшню и отправлялись по домам спать. Днем предстояла куда более опасная операция.

Тогда, в 1960-х, подростки и их старшие братья-студенты старались помочь материально своим семьям и заработать хотя бы самому себе на хорошую одежду и обувь.

Гена с товарищами ловил змей. Гадюк обыкновенных, как выразились бы серпентологи. Аптечные работники научили мальчиков, как ловить змею, чтобы она не укусила, как сбрасывать ее в банку, а также как и чем банку быстро закрывать, чтобы ловкое пресмыкающееся оттуда не выбралось, но дышать могло. Это была, безусловно, опасная игра. Но не для змей, которых дети сдавали в аптеку, откуда гадюки отправлялись в серпентарии для забора ценного яда, применяющегося в производстве целебных мазей, и дальнейшей «работы» — регулярной сдачи яда, а для самих мальчиков, которым аптека платила за сданных гадюк. Но всё заканчивалось благополучно. У ребят был толковый руководитель — Гена Селезнёв. Надо заметить, что по-деревенски, по-родственному в детстве его звали мягче — Геня.

Вдова Геннадия Николаевича Ирина Борисовна впоследствии рассказывала:

— В деревне, когда Гена приезжал к дедушке с бабушкой на каникулы, все ребята его ждали. Им с ним было интересно. Он всегда что-то новое придумывал. Вокруг него всегда организовывалась какая-то компания, для которой он изобретал, чем заняться. Геннадий Николаевич, между прочим, всегда делал то, что хотел делать, что ему было интересно, что доставляло удовольствие. И он всего себя отдавал тому, что ему нравилось, что он любил. Например, тех же лошадей. Всё вот это легковесное, когда всё «как-нибудь», «как получится», когда всё без труда: приехал, сел на лошадь, покатался, посоревновался, уехал — было ему чуждо. Если Гена занимался конями, значит, он должен был за ними ухаживать: чесать, чистить, мыть, гриву расчесывать, угощать и никак иначе. Он именно так понимал любовь к животному.

А его дочка Таня вспомнила вот что:

— Папа всегда говорил, что лошади любят конюхов, а не наездников.

Часть вторая. Ленинградская юность

Глава 1

Город над вольной Невой

И в Ленинграде у Гены сразу же появились хорошие друзья, он словно притягивал их. Но и характер у него проявился, то есть не только появился, но и окреп. Да какой там характер у мальчика-четвероклассника или пятиклассника? — скажете вы. А такой. Очень, кстати, благоприятный (слово какое ладное нашлось!) и для самого человека, и для окружающих характер — сначала сделать то, что сделать обязан, то, что тебя, по русской поговорке, «тянет за душу», и только потом всё остальное. Это делает жизнь человека и его настроение значительно приятнее: трудности быстро остаются позади.

Мама Гены была блестящим воспитателем. Потому что была очень любящей матерью. Гену не надо было уговаривать делать уроки, да и кто бы это стал делать в Питере, — мама на работе. Она, кстати, с удовольствием вспоминает о своих посещениях школы: «Ходила я на родительское собрание и плакала от радости, что его всегда хвалили». Придя с уроков, Гена садился за стол, сначала делал самое трудное из домашних заданий, а потом любимое — историю, русский и английский языки, литературу. Когда все дела были сделаны, тогда он выходил на балкон покричать ребятам о планах на вечер.

Постепенно Гена Селезнёв понял, что нельзя быть ленинградцем и при этом быть необразованным, «некультурным», как тогда говорили. Здесь каждый перекресток, угол, мост заставляют узнавать о себе всё больше и больше, здесь каждый дом хранит тайну, возможно, даже по-достоевски страшную. А Гена это очень любил — узнавать. В школе рассказали о художнике — пойди и посмотри его картины в Русском музее. Урок был посвящен залпу «Авроры» — вот тебе, дорогой товарищ, сам крейсер. Можешь съездить, походить, порасспрашивать. А история царей, культуры, революций, войн, блокады?.. Только не ленись ходить и изучать.

А литература, наконец? Начал подросток читать Достоевского, и вот он, этот город, становившийся ему родным: «Я люблю мартовское солнце в Петербурге, особенно закат, разумеется, в ясный, морозный вечер. Вся улица вдруг блеснет, облитая ярким светом. Все дома как будто вдруг засверкают. Серые, желтые и грязно-зеленые цвета их потеряют на миг всю свою угрюмость; как будто на душе прояснеет, как будто вздрогнешь или