Прокурор для Лютого - Федор Бутырский

Системный блок компьютера был раскрыт — видимо, из него были изъяты какие-то части.

А непонятный русский, подойдя к командиру, произнес на редкость самоуверенно и развязно:

— Слышь, мне пан Анжей говорил, что вы меня до Варшавы подбросите… Давай, пан Войцех — у меня через шесть часов самолет в Швейцарию…

Приблизительно в то самое время, когда спецназ польской Службы Безопасности штурмовал заводик в Малкиня, на низеньком бетонном парапете рядом с популярным белостоцким супермаркетом «АВС» сидел мужчина несколько устрашающей наружности. Огромный шрам через все лицо, квадратная челюсть, тяжелый взгляд из-под бровей — наверняка все это невольно вызывало у проходивших мимо неприятные ощущения. А уж если бы польские граждане видели, какие крутые татуировки нанесены на тело этого человека, если бы знали, по каким статьям был в свое время осужден обладатель шрама, то и вовсе бы обходили его за версту.

Впрочем, Макинтош — а это был именно он, порученец вора в законе Коттона, — теперь не думал ни о прошлых судах, ни о «командировках», ни даже о пахане Коттоне, известном также как Алексей Николаевич Найденко.

«Торпеда» просто наслаждался тишиной майского вечера, теплым ветерком, темным пивом, смотрел на покосившиеся деревянные домики напротив и щурился на закатное небо. Улыбка блуждала на его лице, и от этой улыбки шрам причудливо изгибался.

Неожиданно откуда-то сбоку послышались шаги — Макинтош не придал этому никакого значения. Мало ли, кто тут может ошиваться — польские алкоголики, русские «челноки» или просто влюбленная парочка?

Шаги приближались — коттоновский порученец, лениво отставив бутылку, обернулся: к нему подошел некто незнакомый и, судя по походке, очень нетрезвый. Он что-то бормотал по-русски и, казалось, даже не замечал человека, пьющего пиво на парапете. А когда уперся в него взглядом, сразу глупо заулыбался:

— Братан, дай пивка хлебануть… Холо-о-од-ненькое небось…

Подошедший — несомненно, русский — был вдымину пьян. Рваные лохмотья в каких-то вонючих потеках, трехдневная щетина, стойкий запах немытого тела… Наверняка какой-нибудь батрак из-за Буга, работающий на стройке или в свинарнике у пана: тут таких немало.

Такому запомоенному чертиле не то чтобы глоток пива — пинка западло давать.

— Эй, ты, свалил отсюда быстро, — недовольно поморщился Макинтош и вновь лениво потянулся к бутылке.

Но незнакомец не внял доброму совету, еще на шаг приблизился, состроил на грязной физиономии нечто вроде обиды и прохрипел:

— Чо — жаба душит? Братан, всего один глоточек, трубы горят…

Запах перегара ударил Макинтошу в ноздри, и он невольно отпрянул — по всему было видно, что он не привык, когда с ним разговаривают подобным тоном.

— Слышь, козлина, вали на хрен отсюда, — ласково посоветовал он алкашу.

Однако тот совершенно неожиданно ответил:

— Да чо ты, я к тебе, как к братану, а ты мне глоток пива жалеешь… — странно, что человек, принявший «на грудь» так много, нашел в себе силы передвигаться — впрочем, не без помощи стеночки.

Макинтош несколько отодвинулся назад, видимо боясь, что этот урод своими грязными ручищами испачкает его белоснежную сорочку.

— Свали на хер, зяблик, пока цел, — по-блатному душевно предупредил он, пристально взглянув на алкаша.

В этот момент их взгляды встретились: неожиданно Макинтош поймал себя на мысли, что приблудный зяблик совсем не пьян; на него смотрел совершенно трезвый, осмысленный взгляд.

Последнее, что видел «торпеда» — тускло блеснувшее длинное, острое жало. Шило, оцарапав ребро, пронзило сердце — на белоснежной сорочке жертвы медленно расплывалось багрово-красное пятно…

Недавний бомж быстро стянул с себя рванину, под которой оказался спортивный костюм. Небрежно бросив ее на мертвое тело, киллер, осторожно оглянувшись по сторонам, быстро отошел от трупа.

Спустя несколько секунд неприметный «фиат польский» быстро отъехал от супермаркета «АВС»…

Жидкий электрический свет колыхался в бокале с коньяком, стоявшем на столе, отражался на тусклой полировке антикварной мебели, причудливо преломлялся в хрустале люстры, утопал в текинском ковре благородной темно-бронзовой окраски. Ковер был огромен — чтобы не сказать необъятен. Он, словно поле зрелой пшеницы, раскинулся во весь кабинет. Шелковистый, мягкий ворс ласкал ступню — человек, проходивший по нему босиком, наверняка вспоминал ощущения, которые возникают при переходе вброд небольшой речки. Впечатляли и гобелены — пастухи и пастушки, нежные пасторальные идиллии восемнадцатого века, тонкая ручная работа эпохи Людовика XVI, рядом с ними драгоценный текинский ковер смотрелся грубым половиком. Свободная от гобеленов стена была обшита мореным дубом, и это удачно сочеталось с вычурным баром в стиле ампир. Банкетки, кресла, диван — все было обтянуто тончайшей алой кожей с золотым тиснением; на стене висели три картины, изображающие морские пейзажи — одна Айвазовского и две Констебля, несомненно, подлинники.

Правда, компьютер с огромным монитором, со змеящимися по ковру переплетениями проводов несколько не вписывался в общий стиль кабинета. Еще менее гармонировал со всем этим показушным великолепием человек, сидевший за компьютером. Невысокий, но довольно жилистый, с округлыми плечами, с круглой красной физиономией и чуть выпученными глазами, делавшими его немного похожим на вареного рака, с аляповатым бриллиантовым перстнем на волосатом сосисочном пальце, он в подобном интерьере мог бы претендовать на роль лакея, максимум — дворецкого…

На самом деле это был хозяин.

Сидевший за компьютером достал из ящика дискетницу, открыл ее и, взяв первый попавшийся флоппи-диск сунул его в дисковод. Посмотрел на разложенную под клавиатурой бумажку, вызвал базу данных — спустя несколько секунд на мониторе зарябило от формул, цифр и каких-то значков. Мужчина долго и безуспешно пытался вникнуть в суть, наконец ему это наскучило, и он, выключив компьютер, залпом допил стоявший на столе коньяк.

Конечно же, оставив в покое компьютер, хозяин кабинета поступил совершенно справедливо, потому как вряд ли мог понять даже самую простейшую химическую формулу. Незаконченное среднее образование, судимость, срок, а затем — весьма специфическая, далекая от законопослушания деятельность вряд ли располагают к научным познаниям, даже если пытаешься заработать на них деньги. Он-то и на компьютере до сих пор работал со шпаргалкой: не в силах был запомнить, какую кнопку и когда нажимать.

Хозяина звали Иван Сергеевич Сухарев, но и в Москве, и далеко за ее пределами человека этого гораздо чаще упоминали под кличкой Сухой; одни — с подобострастным уважением, другие — с подсознательным трепетом, третьи — с откровенной ненавистью.

В современной России, где гнусность, нищета и пороки множатся с каждым днем, где путь из грязи в князи зачастую еще короче, чем до тюрьмы и сумы, редко рождаются владельцами таких шикарных апартаментов. И Сухой, естественно, не был исключением…