Обратный билет - Габор Т. Санто

с оттенком зачесанных за уши мелированных волос, бюстгальтера, судя по всему, не было, а мини-юбка выгодно подчеркивала стройность все еще первоклассных ног. Среднего роста, пропорционально полная, она двигалась стремительно и всегда была готова к бурной реакции. А если разговор касался какой-нибудь скользкой темы, она так по-девчоночьи закусывала губы и так взволнованно хлопала ресницами, что можно было подумать: она действительно смущена.

Когда в трубке зазвучал ее удивленный голос, он почти воочию увидел ее, увидел, как она подходит к аппарату и поднимает трубку. Что, если мы поужинаем вместе, без всяких предисловий спросил он. Вот не думала, что ты позвонишь, сказала она. В ее словах слышалась недоверчивость, но не отказ. Я уже разделась, чуть помолчав, сообщила она. Чудесно, ответил он, тогда я бегу. Она засмеялась. Ну-ну, сказала она протяжно и певуче, давая понять, что понимает, о чем идет речь. Потом, вздохнув, спросила: где встречаемся?

Слишком легко, слишком гладко, думал он, положив трубку, и на мгновение, на долю мгновения засомневался: а не отменить ли свидание? Потом тоже вздохнул — и позвонил в ресторан, заказать столик. Сделав это, снял наконец пальто, повесил на место черный костюм, а заодно достал голубую рубашку, выбрал темные брюки и темно-серый твидовый пиджак.

Приняв душ, он взял с полки флакон с надписью «Calvin Klein Eternity» — он получил его от Анико на прошлое Рождество — и спрыснул одеколоном шею, потом, чуть поколебавшись, пах… Запах показался ему слишком крепким; влажным полотенцем он постарался стереть часть одеколона. Стоя перед зеркалом, долго и безуспешно приглаживал упрямо торчащий вихор, потом нервно потискал пальцами вздувшиеся на висках вены. Собрался было побриться, но передумал: щетина ему идет, а если сжать зубы, то напрягшиеся скулы делают лицо более мужественным.

К внешности своей он давно привык, научился не впадать в уныние, замечая все новые и новые признаки надвигающейся старости; тем более что он надеялся: не всем это бросается в глаза. Седина видна была пока лишь на висках, да по углам рта пролегли глубокие морщины. Мелкие морщинки у глаз появились, насколько он помнил, еще на последних курсах университета, и он, дурачок, в те времена еще и гордился этим. Конечно, тогда он считал, что лицо его, по-девичьи нежное, с морщинками выглядит более зрелым. В общем и целом черты его все еще напоминали того подростка, которого вдруг стало невероятно беспокоить несовершенство его внешнего вида. Что касается телосложения, то оно так и осталось скорее хрупким, чем плотным, и подплечики на пиджаках были даже очень кстати.

Была одна вещь, из-за которой он никак не мог пожаловаться на свою бывшую жену. Хотя у нее, разменявшей пятый десяток, тело все еще оставалось упругим, не расплывшимся ни на йоту, она за все годы супружества не допустила ни единого замечания по поводу его тела, которое вряд ли можно было назвать спортивным. Если у нее и было мнение по этому поводу, то она держала его при себе, не допуская ни критики, ни даже добродушного подтрунивания. До того как они познакомились, ни у него, ни у нее не было сколь-либо серьезных отношений с противоположным полом, и он лишь много позже пришел к пониманию: если ты в отношениях с женщиной достиг той стадии, когда вы с ней видите друг друга нагими, тут уже не имеет значения, какая у тебя фигура… Иной раз он задумывался: если бы в двадцатилетием возрасте он все видел так же ясно, то жизнь его, возможно, сложилась бы по-другому.

Человек в зеркале смотрел на него нервным, бегающим взглядом. Ах, эти твои печальные, теплые еврейские глаза, сказала однажды, уже после развода, Анико. За двадцать с лишним лет, пока они жили вместе, она ни разу не употребляла это слово, будто бы вообще забыв о том, что он еврей; поэтому слова эти прозвучали в его ушах как удар бича, хотя сказаны они были в минуту нежности и в них при всем желании нельзя было усмотреть даже намека на оскорбление. Он смутился, отвел взгляд. Бреясь по утрам или рассматривая в зеркале кровоточащие, после зубной щетки, дёсны, он и думать не думал, что видит перед собой еврея. Сколько ни изучал он свое лицо, никаких ярко выраженных семитских черт в нем так и не обнаружил.

7

Вечером подморозило; правда, шапку и шарф он не носил с тех самых пор, как отселился от родителей. До дома Жужи, что на углу проспектов Ракоци и Карой, он доехал на машине. Подойдя к домофону, сделал длинный звонок, потом короткий, как они условились; но пока Жужа спустилась с третьего этажа, прошло минут пять.

Столик он заказал в ресторане «Мювесинаш», на площади Деак. Он был уверен, что свечи и тихая музыка сделают свое дело.

На сей раз Жужа оделась на удивление сдержанно. На ней были сапожки цвета ржавчины, длинная, до щиколоток, юбка орехового оттенка, такой же кардиган с белой блузкой, на шее — бежевый шарфик тигровой расцветки. Скромному наряду придавала экстравагантность лишь шляпа с широкими полями, не позволявшая ему видеть ее лицо. Правда, после недолгих уговоров шляпу она, на время ужина, сняла. Посетовав, что сидит на диете, она попросила себе только салат, но от напитков не отказалась и выпила два кампари с содовой. Он же заказал себе куриную грудку на гриле.

Ковыряя курятину, он думал о том, что есть ему совершенно не хочется — видимо, из-за бутербродов, съеденных на приеме. В конце концов он отодвинул тарелку и сидел, взбалтывая в своем бокале свежевыжатый апельсиновый сок. Голова гудела от Жужиной болтовни. Сплетни о сослуживцах, школьные проблемы сына, сигареты с марихуаной, найденные в его столе, нескончаемые распри с бывшим мужем: темы незаметно перетекали одна в другую, и он никак не мог прервать ее монолог. Внимание его несколько оживилось, когда Жужа принялась в красках повествовать о том, как трудно воспитывать сына. Она чувствует, что сын окончательно отдалился от нее, стал совершенно неуправляемым, хотя она все испробовала, от строгости до уступчивости, от запретов до наград, от лишения карманных денег до обещания летом повезти его в Австралию. Она душу вкладывает в воспитание этого щенка, но, видно,