Юность дедов наших - Дмитрий Алексеевич Кучеренко

— Ну как, не утонул?

— Нет.

Санька нервно рассмеялся, девчонка тоже.

— Пойдём к костру, — сказал он, — а то околеем совсем.

Неудачливый рыбак выловил из проруби свою шапку, взял лом за мокрую, уже подмерзающую верёвку и, таща его за собой, полурысью побежал к костру. Спасительница за ним.

Василь находился у костра, разделывал пойманного в петлю зайца и малость оторопел, когда подбежал мокрый, с всклокоченной шапкой в руке его друг. Тот бросил верёвку с ломом, водрузил на торчащую рогатину промокший треух и, танцуя от холода, пытался расстегнуть закоченевшими пальцами пуговицы ватника.

— О-хо-хо, о-хо-хо, — причитал он, стуча зубами.

— Как тебя угораздило? — спросил удивленный Василь.

— Как, как? Ты же бухтел на меня, чтобы я лом не утопил.

— Ну.

— Вот тебе и ну. Я чуть вместе с ним под воду не ушёл. Вот если бы не она, — Санька указал на стоявшую рядом девчонку с зайцами в руках, — то всё, поминай, как звали. До весны бы меня раки съели и всплывать было бы нечему.

Василь оглядел спасительницу, которая тоже испытующе смотрела на него.

— Фетинья меня звать, но все Фаиной кличут, так проще, ставьте свечки о здравии.

— О здравии, это понятно, — сказал подошедший к ней ближе Василь, — только что это ты здесь делаешь, зайцев наших ловишь?

— Каких это ваших? — возмутилась девчонка и убрала добычу за спину, — они советские, значит, мои. И вообще, спасибо нужно сказать, а не попрекать.

— Не обращай внимания, — вмешался трясущимся голосом, ещё не согревшийся Санька, — это он из-за своей природной вредности нудит, а так-то он приветливый.

— Ясно, тоже придурочный, — констатировала Фитинья.

— Ты откуда? — продолжил знакомство Санька.

— С казачьего хутора. Ладно, пойду, мать ругаться будет, долго уже хожу.

Девушка развернулась и пошла в сторону пруда, стараясь не оступиться на узкой тропке. Санька завороженно смотрел ей в след. Заметив это, Василь сказал:

— О, я помню этот взгляд. Совсем недавно ты так только на Катерину смотрел.

— А что Катерина? Она взрослая совсем, да и в Сталинград уехала на завод, а я здесь. Может, больше не увидимся совсем.

Василь снова уселся на бревно и вернулся к зайцу.

— Смотри, казаки — люди суровые. Накостыляют — и глазом не моргнут.

— А за что мне костылять-то? — удивился Санька. — Может, не за что будет.

— В прошлом году, — продолжил Василь, не прекращая работу, — конюх наш на мельницу в район ездил и позволил себе в присутствии старого и седого, как лунь, казака коня вилами по спине ударить.

— И чего?

— И того. Дедуля этот старенький конюха нашего нагайкой так приголубил, что фуфайка на спине лопнула.

— Ну, я ж не конюх, — ответил Санька, поправляя шапку на рогатине, — ты знаешь, как я к лошадям отношусь и к ней я, может, серьёзно. За что же меня лупить, если всё чин по чину будет.

— Тогда готовься в староверы креститься, по-другому не отдадут.

— Посмотрим, ладно, пойду я. Не хватало ещё заболеть.

— Иди, — сказал Василь, — на вот, зайца возьми, а я сети проверю и попозже рыбки ещё занесу.

Санька пришёл домой. Мать его, Домна Ивановна, для порядка побранившись, раздела сына и стала растирать ему грудь и спину крепким самогоном, от испарения которого у Саньки перехватывало дыхание.

— Мам, а чем староверы от нас отличаются?

— Больше к смерти готовятся, чем живут, и крестятся двумя перстами.

— Разница есть?

— Разницу люди сами себе придумали. Главное — жить по-человечески.

— И всё?

— И всё, — изумилась женщина. — Это и есть самое сложное. Осознать то, что это не мир вокруг тебя, а ты внутри мира. Ну, а сколько перстов, мне без разницы. Я готова и пяткой перекреститься, прости Господи душу грешную, лишь бы все были живы и здоровы.

Санька хохотнул.

— Это как, пяткой?

— Вот так, — мать дала сыну лёгкий подзатыльник, — лезь на печку, добытчик, а я пока твоего зайца с кашей оформлю.

Женщина принялась за готовку, а сама попутно продолжила рассказ:

— Вообще, не просто всё это. Дедушка друга твоего закадычного, дед Наум, по нации цыган. Так вот, народ его много чего по миру повидал и знает много. Ему его бабушка рассказывала, что в Библии правда написана, только читать её надо по-особому, между строк.

— Это как?

— Вот, например, был всемирный потоп, и спасся лишь Ной со своей семьёй на ковчеге, и взял с собой каждой твари по паре. Это не значит, что всё было именно на корабле, который он сам построил. Ковчегом могли назвать какое-то место, куда их направили и где они смогли укрыться от потопа. Ещё говорила, что в следующий раз люди не смогут спастись, потому как они сами друг друга поубивают. Ковчеги для следующего конца света уже готовы и спрятаны, а людям в них места не будет. Если их даже найдут, то всё равно не смогут понять, что это. Мир заново начнётся, без человечества.

— А где спрятаны, она не говорила? — спросил заворожённый Санька.

— Говорила, что на краю земли, под ледяными шапками. Не могу представить даже где. Наверное, в горах, ледяные шапки только там. Всё спи, проснёшься — как раз готово будет.

Санька укрылся посильней овчиным тулупом и, согревшись, крепко заснул, вспоминая о девчонке, которая вытащила его за штаны, можно сказать, с того света.

Вслед за первой военной зимой, пришла вторая. Такая же снежная, но ещё более холодная. Конца войне видно не было. Пашку, брата Василя и всех, кому вместе с ним исполнилось восемнадцать лет, призвали. Жизнь шла медленно и тяжело. Фашисты, получившие достойный отпор под Москвой, снова собрались с силами и повернули на юг. Это не прибавляло оптимизма. Война приближалась к ранее тыловым районам страны.

В отделении почты, где по совместительству находилась сельская библиотека, старый Мирон сортировал корреспонденцию и перебирал подшивки газет. Делал он это уже автоматически, не задумываясь зачем. Рядом за столом сидел председатель и нервно постукивал костяшками пальцев. Получался у него в основном ритм марша, ничего весёленького не выходило. Да и куда там, если до немца сотня километров осталась. Андрей Егорович резко ударил ладонью по столу, от чего старый Мирон испуганно дёрнулся и чуть не выронил газеты из рук.

— Тьфу ты, аж передёрнуло, — ругнулся почтальон, — не греми, без тебя тошно. Район уже бомбили, я теперь к каждому шороху прислушиваюсь, не летит ли чего.

Председатель добрым взглядом с хитрецой посмотрел на друга:

— Как думаешь, старый солдат, удержим Сталинград или пора вещи собирать?

Мирон прошёлся по комнате к соседнему стеллажу, стуча протезом по деревянному полу,