Горькие ягодки - Мариэлла Вайз

– Всё, руку согни…

Я оглядываюсь по сторонам. Раннее утро. Кровать у окна пуста…

Марианна

Я боюсь спросить, где она, вчерашняя девчонка, только вопросительно смотрю на своих соседок по палате. Новенькая Ангелина ещё сладко спит, Наташа уткнулась в телефон, Вера с Надеждой тихонько переговариваются между собой. Больница только просыпается, оживает.

Вдруг я вспоминаю про Яну. Она, наверное, уже собирается на свою Голгофу. Я вскакиваю, быстро накидываю халат и выбегаю из палаты. Вера говорит что-то мне вслед, но я не хочу слушать. У меня просто не хватит сил выслушать это, я ведь понимаю, что новенькой девочки с нами нет не просто так.

Силы мне ещё нужны. Нужны для Яны. Она хоть и бодрилась вчера, уверена, её ночь спокойной не была.

Яна уже готова, ждёт только меня. Вместе мы идём к операционной, где делают аборты, в простонародье, к абортарию. Там уже сидят женщины и молодые девчонки в халатах и торчащих из-под них ночных рубашках. Мне на миг кажется, что это всего лишь пижамная вечеринка. Просто участники выбрали вот такое вот странное место.

– Я, наверное, первой пойду, – побелевшими губами тихо говорит Янка.

– Ты что, Ян! Посиди со мной, потрепемся. Успеешь ещё.

– Да не могу я больше. Сделаю и всё.

Я в ужасе, я не знаю, как мне остановить её, как задержать её уход в эту страшную пластиковую дверь с надписью «Операционная 2», как?

– Яна… Мне плохо… Яна… Дай руку…

– Да, блин, Марианна, мне идти уже...

Но я вцепляюсь в Янкину руку как клещ и начинаю потихоньку заваливаться на неё, закрыв глаза и начиная прерывисто хватать ртом воздух. Не знаю, зачем я устраиваю весь этот цирк. Ведь он, наверное, не придёт. Я слышу, как Янка просит сидящих рядом женщин позвать медсестру.

Прибежавшая медсестра подносит мне под нос ватку с отвратительным запахом. Я вскакиваю, но Янкину руку не отпускаю, я вцепилась в неё намертво. Медсестра проводит какие-то манипуляции со мной, меряет пульс; потом приходит врач, прислоняет к моей груди блестящую головку фонендоскопа, слушает, не торопясь.

Янка пытается тихонько высвободить свою руку, но я вцепилась крепко. «Не уходи, Ян, пожалуйста...» – жалобно шепчу я. «Тебе нужно повторно сдать кровь», – говорит мне врач, совсем молодой парень, наверное, только после института. Никогда не понимала парней, которые идут в гинекологию. Как они потом с девушками?

Я в ужасе понимаю, что ломать комедию дальше у меня не получится. Потому что медсестра со своей кошмарной ваткой, пропитанной нашатырным спиртом, никуда не делась, а второй раз вдыхать эту гадость я не потяну. Ну где же ты, сволочь «Любимый», где?

Уже собираюсь просить Янку довести меня до палаты, как бальзамом на душу слышу крики баб Глаши с прелестными для моего слуха скандальными нотками: «Не положено не в часы приёма, вернитесь немедленно, молодой человек! Сейчас охрану позову! Да что ж это такое за безобразие!»

В наш абортарный коридор влетает парень с точно такими же стоящими колом вихрами, как у Янки. Только парень белобрысый и веснушчатый. Парень в панике оглядывается по сторонам, не обращая внимания на кипящую негодованием баб Глашу.

Наконец он находит мечущимся взглядом Янку, секунду стоит, застыв на месте, потом подбегает к нашей смотрящей на него во все глаза ночнушечно-халатной шеренге. И падает к Янкиным ногам…

Я довольно высвобождаю свою руку, которую никто и не держит, широко улыбаюсь молоденькому доктору, скомкано бормочу извинения за напрасное беспокойство и быстренько сваливаю, чуть не столкнувшись с каталкой, на которой везут очередную спящую женщину с окровавленной пелёнкой между ног…

Марианна

«Осторожно. Двери закрываются. Следующая станция…» Я задумалась, разглядывая плакат в вагоне метро. Я видела такие и раньше, но никогда не обращала на них особого внимания. На плакате изображён малыш с крылышками за спиной верхом на облаке. «Что такое день рождения, мама?» – спрашивает малыш с плаката, уносясь в безвозвратную даль. У малыша наивные голубые глаза и смешной белобрысый вихор.

Доброжелательный механический голос бесстрастно извещает, что я благополучно проехала свою остановку; я спохватываюсь, делаю шаг к закрывающимся дверям, но не успеваю, двери с мягким хлопком смыкаются окантованными чёрной резиной створками перед моим носом.

Я бездумно смотрю на уплывающую станцию, на людей, спешащих по своим делам. Потом, когда поезд входит в туннель, стекло двери превращается в своеобразное зеркало, в котором я поневоле наблюдаю незатейливую жизнь самого обычного вагона метро.

Отвожу взгляд от обнимающейся парочки, скольжу по женщине, сосредоточенно считающей петли на чём-то пушистом. Наверное, детская шапочка, думаю я. Около женщины с вязанием сидит мужчина в возрасте. У мужчины внешность, которую принято называть породистой, явно очень дорогая одежда, властный вид. Он смотрится диссонансом здесь.

Его намного легче представить вальяжно развалившимся в какой-нибудь дорогой машине, чем в тесноте вагона на обычном сиденье, окружённым со всех сторон людьми. Наверное, спешит и решил таким образом избежать пробок. Для него это наверняка экзотика, проехаться вот так, как все, на метро.

Что-то во внешности этого мужчины не даёт мне отвести от него взгляд. Что-то не то. Меня настораживает выражение его лица. Такое впечатление, что ему очень больно. Я поворачиваюсь к нему, смотрю внимательнее, мне уже не до своей остановки. Наши глаза встречаются. В его глазах боль. Он опускает ресницы, и я ясно вижу по дёрганым движениям его руки, что он не может поднять руку, хотя и пытается. Никто, кроме меня, не замечает его состояния.

Я кидаюсь к переговорному устройству с машинистом поезда, в движущемся вагоне шумно, поэтому я кричу изо всех сил, что у человека признаки инсульта. Окружающие люди подсказывают примерный номер нашего вагона, кто-то говорит, что человека лучше уложить, совместными усилиями мы укладываем мужчину на сиденья, я подкладываю ему под голову свой рюкзак, потому что кто-то говорит, что голова должна быть выше туловища, да я и сама вспоминаю это.

На следующей станции поезд не уходит, пока в вагоне не появляются врачи скорой помощи. Они укладывают мужчину на носилки, уносят. Я провожаю мужчину до эскалатора. «Всё будет хорошо», – говорю ему на прощание. Мужчина не отводит от меня голубых глаз, в которых плещется боль, пытается улыбнуться мне, но у него не получается. Ох, пусть у него всё будет хорошо… Я обессиленно прислоняюсь к мраморной колонне.

Это происшествие морально вымотало меня. Сейчас мне даже не верится, что я смогла так быстро всё организовать, а, главное, сообразить, что с мужчиной. Но у нас есть в универе занятия по ОБЖ, и я всегда посещаю их. Всегда всё учу от корки до корки. Вот и пригодилось.