Русские уроки истории - Дмитрий Евгеньевич Куликов

Можно сказать, что способом освоения человеком мышления по аналогии с речью является ум, интеллект. Носящие, как и речь, внешний, объективный, орудийный характер, они есть средства участия человека в мышлении. Ум — не психика и не сознание в современном вульгарно-материалистическом понимании. Ум сопричастен бессмертному существованию души, это её аспект. Из чего состоит ум? Мы уже постулировали, что для акта мышления нужен как минимум акт понимания, который сам по себе — событие историческое, судьбоносное. Однако нужна ещё проверка: мышление ли это? Понимание ли это? Что, собственно, понято? Таким образом, вслед за актом понимания для включения в мышление необходим ещё и акт рефлексии: нужно установить, имело ли место понимание и на что именно оно было направлено.

Уже здесь идеальное существование человека принципиально расходится с натуралистическим пониманием существования индивида. Индивид в переводе с латыни означает «неделимый». То есть его существование постулируется материалистически — как мы его видим. Человек же (в отличие от индивида) существует в мышлении множественным (то есть идеально делимым) образом. Уже на самом первом отрезке вхождения в мышление он расщепляется как минимум на две позиции — понимания и рефлексии. Необходимость связи этих позиций рождает другие интеллектуальные функции, такие как мысль, — коммуникация, мышление в конструкциях знаков и символов, мыследействие.

Так что индивид, в обеспечение своей неделимости, отделён не только от других индивидов, но и от бытия, от мышления. Он сам бытийствует, сам мыслит: сначала «себя», потом «объект».

Человек же, в отличие от индивида, наоборот, включён в бытие и мышление, в метафизическое, или, точнее, поглощён бытием и мышлением. Его корни в мышлении прорастают всё глубже во всех направлениях исторического времени. Множественность мыслительных позиций человека позволяет большим распределённым в пространстве и времени коллективам людей встречаться в мышлении — таким образом, мышление становится общим делом человеческого рода, историей, запечатлевается культурой. Однако если не было понимания, полагания существования, ничего этого не будет.

Чтобы обеспечить каждому индивиду способность мыслить, то есть существовать в качестве обязанности, картезианские идеологи полагают мышление непосредственно обнаруживаемым (наблюдаемым) признаком столь же непосредственно обнаруживаемого индивида, то есть родом сознания, психики. Это, конечно, подмена предмета. Она обеспечена фрагментарным энциклопедическим знанием «обо всём», которое заменяет в этом случае действительность мышления. В принципе, такая конструкция реализует католическое требование каждому уверовать в Бога, существование которого гарантирует Святой Престол, даже если этот каждый с Богом и не встречался (не понимает).

Именно благодаря властному навязыванию веры западное католическое христианство претендовало на непосредственное осуществление светской власти Церковью (и осуществляло её). Из-за этого же присущие неразделенной Церкви аскетические формы духовного поиска, взыскующего откровения, не сохранились в католицизме. Это привело к вырождению духовного поиска в идеологическую работу, к идеологическому охранению собственной власти и репрессиям на идеологической основе (инквизиция, охота на ведьм). Идеологизация Бога, пропаганда Бога приводит к его вульгаризации, материализации, натурализации, к требованию непосредственно усматривать его проявления в вещах (явлениях, событиях). Это путь назад, к язычеству. Бог находится не «по ту сторону» материального, поскольку там вообще ничего нет (в том числе и «Природы»). Бог находится по эту сторону идеального, как его творец и гарант его существования.

Но традиция аскетического духовного поиска продолжилась в Православии. Её осмысление положило начало православной философии, которая находится в самом глубоком корне нашей культуры. Поэтому Православие — точка отсчёта для возвращения христианской веры и продолжения прерванного пути. Необходимое знание о человеке не может быть получено естественнонаучными методами. Для этого есть культурно-исторический метод. Есть способы понимания того, как мысль управляет действием и как действие рождает мысль. И есть Вера и следование Откровению. Русским гуманитарным знанием всё это усвоено, да и новые пути ещё не проторены.

Кризис светской веры

Сегодня сознание Запада в своей повседневности не задается вопросом о Боге, этот вопрос полностью вытеснен в область догадок, подозрений, снов, мистического настроения, а в рациональной сфере обсуждается исключительно как заблуждение, уже изжитое и оставшееся в прошлом. Такое решение этого вопроса предложили в ХХ столетии две разновидности светской веры — коммунистическая и либеральная, сформировавшиеся в результате кризиса и разложения формального западного христианства. Оно было артикулировано и политически одобрено Гоббсом — официально-де провозглашайте веру в Христа, исполняйте ритуалы, а на кухне можете веровать во что хотите. При всей кровавой вражде между собой, несмотря на религиозную войну друг с другом, коммунизм и либерализм отличаются только техническими деталями — положениями о взаимоотношениях коллектива и индивида. У коммунистов индивид подчинялся коллективу открыто и по гласным правилам. У либералов индивид связан коллективом тайно и негласно. Джонатан Свифт едко высмеял эту характерную черту цивилизации Запада — политическую абсолютизацию технических различий, описав её как войну сторонников очистки скорлупы куриного яйца с острого или тупого конца.

Обе разновидности светской веры суть обожествление Человека — натурально/материально данного представителя вида homo sapiens. Обе они создают вместо Бога фиктивный субъект истории — обожествлённый «Народ», понимаемый как самодостаточное тело, не нуждающееся в душе и её личности, объявляемый метафизическим — как понимает метафизику материализм — источником власти. Обе они заменяют путь человека к Богу на путь Человека к Самому Себе — с целью простого и массового принятия этих светских вероисповеданий. Эти светские религии везде, где распространены, подавляют всякие иные религиозное чувство, опыт и самоопределение.

Сегодня рушатся и эти вероисповедания. Современный либерально-демократический дискурс вынужден тщательно скрывать от самого себя своё собственное действительное родство с коммунизмом. Его кризис — как и кризис коммунизма, уже ставший историей — разворачивается на наших глазах. Несмотря на то, что западная демократия и либерализм одержали победу в религиозной борьбе с коммунистической верой СССР (если мы и проиграли, то вовсе не в холодной, а именно в религиозной войне), стабильность в обществе «коллективного Запада» (и США, и Европы, и Японии) недостижима без обеспечения общего высокого уровня потребления. А грабить больше некого. СССР не только свернул шею нацистской Европе, но и в мировом масштабе подорвал колониальное рабовладельческое господство Запада. Запад снова опускает собственный «железный занавес», поскольку процесс потери светской религии и внешнего притока сверхдешёвых ресурсов (ископаемых, энергии и труда) вызывает панический страх.

Сравнивая западную ветвь европейской цивилизации с российской, мы всегда будем находить множество технических сходств и небольшое количество принципиальных различий. Россия в ХХ веке ускоренными темпами прошла, опередила и возглавила все исторические процессы западноевропейского кризиса веры. Мы пережили и религиозную войну, и инквизицию, и дехристианизацию, атеизм и утверждение светской веры без Бога, взявшись решать проблему Запада как свою. Мы должны воспользоваться этим историческим опытом проживания проблемы веры, оценив