Эскадрон «Гильотина» - Гильермо Арриага

заслуги, оценил ущерб, который они нанесли революционной армии. Он взвесил все «за» и «против» и после долгих сомнений и размышлений вынес решение:

1. Поскольку капитан Веласко является лицом, ответственным за действия вверенного ему подразделения, он будет разжалован в капралы;

2. Сержант Хуан Алварес, ответственный за поддержание гильотины в надлежащем состоянии, в том числе за своевременную смазку всех деталей и за удаление с них пыли и грязи, понижается в звании до рядового;

3. Капрал Хулио Бельмонте, за успешно проведенную операцию, в результате которой удалось заставить замолчать иностранную прессу (в лице американской журналистки, с которой вышеназванный капрал переспал), производится в капитаны и переводится в более престижное подразделение;

4. «Эскадрон торреонской гильотины» за тяжкое нарушение военной дисциплины выводится из состава бригады «Гуадалупе Виктория» и передается в ведение военно-полевой кухни;

5. И последнее: генерал постановляет, что орудие казни, именуемое «гильотина», будет отныне использоваться для выполнения менее ответственных поручений.

Вилья закончил диктовать приказ, поздравил капитана Бельмонте с новым назначением и распустил военный совет.

Фелисиано и Алварес сидели на скамейках, не зная, что им делать дальше. Бельмонте посмотрел на них с непонятно откуда взявшимся презрением и отправился представляться своему новому начальству.

Фелисиано поначалу не совсем понял, что там говорилось в постановлении насчет военно-полевой кухни, но очень скоро толстяк Бонифасио, великан сержант с неимоверных размеров пузом, который отвечал за работу кухни, все ему прояснил, велев им с Алваресом сначала нарубить дров, а потом заколоть и разделать пару козлят на обед.

Это были самые тяжелые дни в жизни Веласко. Мимолетная слава, которую принесли ему блистательно осуществленные казни, исчезла, как дым, стоило совершить один-единственный промах. Его творение, его лучшее достижение больше не будет наполнять ужасом сердца врагов революции. А ему самому придется рубить не головы, а дрова, и обезглавливать не людей, а свиней, козлят, телят и кур.

Гильотина пылилась где-то в дальнем углу лагеря. Словно ее наказали, поставив в угол. Когда нужно было переезжать на другое место, ее везли на телеге, запряженной мулами. Она тряслась на ухабах и ее деревянные части портились. А если ехать нужно было по железной дороге, то гильотину везли не в вагоне, а на открытой платформе, вместе с горой угля, мешками с кукурузой и военнопленными. Когда поезд прибывал на станцию назначения, ее выгружали в последнюю очередь. Но и тогда она вызывала восхищенные восклицания у тех, кто видел ее впервые.

Гильотина стала неотъемлемой частью армии генерала Вильи, но частью второстепенной, малозначимой. Бойцы слишком привыкли к ней и использовали ее для самых обыденных целей: когда нужно было, к примеру, разрезать ткань или арбуз, или взломать сейф (Веласко страдал, видя, как тупится и покрывается зазубринами лезвие ножа). Они заключали пари (находились смельчаки, спорившие на то, что могут положить руку в углубление на основании гильотины и успеть отдернуть ее, пока нож падает. Правда, выиграть такое пари удалось лишь одному солдату. Остальных с тех пор называли «резаная ручка») и упражнялись в стрельбе: ставили бутылки с текилой на перекладину и палили по ним, так что вскоре опоры покрылись выбоинами, словно переболели корью. Самые отчаянные садились на основание гильотины, прямо под лезвие. А однажды кому-то даже пришло в голову демонтировать нож и подвесить вместо него качели. Веласко стоически переносил все унижения, выпавшие на долю его детища, хотя и страдал так, словно унижали его самого. Несколько ночей он безутешно проплакал. Плакал так горько, что даже Алваресу стало его жалко. За много-много месяцев не было ни одной казни. Только обезглавливание коров и коз. И один раз — сразу тридцати кур.

Фелисиано и Алваресу приходилось подниматься до зари. Сначала они рубили дрова, старательно их укладывали и дожидались женщин, которые должны были прийти и забрать дрова, чтобы варить кофе. Потом резали двух-трех свиней, четырех коз и нескольких кур. А если повезет — то и корову. Потом свежевали и разделывали туши (Алварес так наловчился, что даже нарезал на гильотине бифштексы). В полдень и под вечер они снова проделывали то же самое. Однажды утром (солнце едва показалось на горизонте), когда Веласко пытался перерезать горло кабану, который упирался как мог и визжал на всю округу, он услышал за спиной низкий и грубый женский голос:

— Капрал Веласко!

Не оборачиваясь и продолжая бороться с кабаном, он махнул влево рукой:

— Дрова для кофе готовы. Можете забирать.

Веласко удалось наконец справиться с животным. Он дернул за шнур, нож упал, кабан не успел даже хрюкнуть. Веласко побежал за ведром, чтобы собрать кровь — она нужна была для приготовления кровяной колбасы, любимого блюда Родольфо Фьерро. На женщину он даже не взглянул — было не до нее.

— Капрал Веласко! — снова позвала женщина.

— Что еще? — раздраженно спросил Веласко, уверенный, что имеет дело с одной из многочисленных «солдадерас» — женщин, следовавших за солдатами во время войны. Но когда он оглянулся, то с удивлением увидел высокую стройную красавицу с необыкновенными золотистыми глазами на смуглом лице. На незнакомке была блуза цвета хаки и темно-зеленая юбка, голову украшала кепка, на груди перекрещивались пулеметные ленты.

— Я от генерала Торибио Ортеги. Мне нужна какая-нибудь еда для людей, что прибыли со мной.

Веласко пребывал в некотором недоумении. За все время, проведенное им в армии Вильи, он ни разу не видел такой женщины.

— Если вы хотите приготовить здесь завтрак, то можете этим заняться, — высокомерно заявил он и указал рукой на плиту.

— Послушайте, дружище, — в голосе женщины зазвучали ноты, которые Веласко раньше доводилось слышать лишь в голосе Вильи, — я возвращаюсь после вылазки против целого полка федералов, и там было так жарко, что за три дня я ни разу с лошади не слезла. Так что мне сейчас не до шуточек. Или вы мне даете то, за чем я пришла, или я всажу вам пулю между глаз.

Веласко и не подумал уступить. Он мог вынести что угодно, но девица с отвратительными манерами — это уже слишком.

— Послушай, милашка, — в его голосе зазвучали ноты, которые раньше звучали лишь в голосе Вильи, — или веди себя как подобает, или тебя ждет участь этого кабана.

Девица злобно усмехнулась, вытащила из складок блузы «кольт» и выстрелила. Пуля царапнула каблук Фелисиано.

— Я же сказала: мне не до шуток. Ну, так что? Да или да?

— Даже не думайте, будто бы смогли меня напугать… — начал Фелисиано, но не закончил фразы: вторая пуля прострелила каблук другого его ботинка.

— Сукина дочь! — только и успел