Эскадрон «Гильотина» - Гильермо Арриага

Вилья приказал выявить самых известных толстосумов. К утру следующего дня — 25 июня — все они были собраны (точнее сказать, арестованы).

К тому времени в Мексике не было уже ни одного человека, который не знал бы генерала Вилью. Молва о нем шла и за пределами страны. Его называли «мексиканским Наполеоном», «мексиканским Робин Гудом» и разными другими именами. В большой мере своей славой он был обязан операторам кинокомпании «Mutual Film Go», которые с момента взятия Торреона делали все, чтобы превратить революционного генерала в кинозвезду. «Mutual Film Go» щедро платила Вилье, предоставляла ему снаряжение и боеприпасы, а главное — создала ему в Соединенных Штатах славу непобедимого военачальника.

Вилья с симпатией относился к американским киношникам. Он в каком-то смысле был даже обязан им. А потому приказал установить на главной площади гильотину и устроить показательную казнь нескольких богачей, чтобы операторы могли снять наказание, которого заслуживают землевладельцы-эксплуататоры и аристократы-угнетатели (эти слова Вилья включил в свой лексикон после казни Хименеса — именно тогда он услышал их от Веласко).

Все было тщательнейшим образом подготовлено. Капрал Хулио Бельмонте (они с Алваресом были повышены в звании тогда же, когда получил повышение Фелисиано) давал указания — солдаты устанавливали гильотину на самом видном месте. Сержант Алварес советовал операторам «Mutual Film Go», где лучше расположить камеры. Капитан Веласко, молодцевато подбоченясь, объяснял хорошенькой американской журналистке, как происходит казнь (думая в это время лишь о том, как ночью затащить журналистку к себе в постель).

Для услаждения слуха публики был доставлен оркестр местных барабанщиков, площадь украсили цветами, помощникам раздали конфетти и серпантин.

В импровизированной камере, устроенной в темном углу местного рынка, безутешно рыдали десять богачей, лично отобранных Вильей.

Гильотину — главную участницу готовящегося действия — тоже украсили: на одной стороне лезвия был написан портрет генерала Вильи, на другой — портрет Франсиско Мадеро[7]. На опорах развевались флажки. На перекладину поставили глиняные горшки с цветущими розами.

День выдался ясный и солнечный. Ближние горы можно было разглядеть во всех подробностях. Площадь заполнили лотки торговцев снедью. Чего там только не было! Шкварки в зеленом соусе, булочки, оршад, всевозможные сладости, жареное мясо, потроха… Горожане, надев лучшие свои наряды, прогуливались семьями вокруг площади в ожидании торжественного момента.

Операторы «Mutual Film Go» пришли к Вилье. В самых вежливых выражениях (как и подобает благовоспитанным гринго[8]) они просили его ускорить проведение экзекуции, поскольку в семь часов уже будет недостаточно света для съемок. Вилья пошел им навстречу и объявил, что церемония начнется ровно в четыре.

Первым из арестованных, от кого потребовали взнос в пятьдесят тысяч песо, был Алваро Рейес. Этот старый порфирист, не раздумывая, согласился заплатить. Его дети притащили несколько золотых и серебряных слитков, общая стоимость которых намного превышала требуемую сумму. Вилья выдал ему расписку в получении добровольного взноса и отпустил домой.

Следующим был галисиец Херардо Гарридо, хозяин самого большого (хотя и не самого лучшего) отеля в городе. Он тоже без лишних слов выложил деньги, тоже получил расписку и тоже был освобожден.

Третьим стал Хуан Эскаланте, молодой наследник огромного состояния, которое он недавно еще и приумножил, женившись на пухленькой польской графине с миллионным приданым. Эскаланте тоже заплатил без звука. Его тоже освободили. В толпе зрителей слышался ропот недовольства: люди хотели зрелища. Операторы «Mutual Film Go» начали нервничать и требовали от Вильи более решительных действий: «Потребуйте сумму, которую они не смогут заплатить. Сто пятьдесят тысяч песо, скажем». Вилья пожал плечами — сто пятьдесят так сто пятьдесят.

Подошла очередь Ромуло Менесеса, самого богатого человека в Сакатекасе. Менесес не моргнув глазом выложил сто пятьдесят тысяч песо — у него оставалось еще в двести раз больше. Взял расписку и ушел.

Пятым стал Карлос Саманьего, старый плут, владелец шахт и отец огромного семейства. Он успешно вкладывал деньги не только на родине, но и по ту сторону Атлантического океана — открыл в Париже шикарный ресторан. Поездки в Париж его и разорили. Саманьего ездил туда со всеми своими детьми: десятью сыновьями и пятью дочерьми («чтобы научить их вести дела», — как он сам говорил). Но корм в коня не пошел. Пользу из этих поездок извлекли лишь хористки «Мулен Руж»: они вдоволь наелись икры и напились шампанского — всем этим их щедро угощали сыновья дона Карлоса. А его дочери без счета транжирили отцовские деньги, покупая шелковое белье, шляпы со страусовыми перьями и духи с экстрактом голландских тюльпанов. Саманьего не смог осуществить своих планов, а от его несметного богатства остались лишь воспоминания. Поэтому когда от него потребовали сто пятьдесят тысяч песо, он ответил, что у него их нет.

Публика обрадовано зашумела и зааплодировала. Операторы «Mutual Film Go» радостно оживились. Саманьего как нельзя лучше подходил на роль врага революции — типичный порфирист, старый и жадный. Кроме того, у него было множество дочерей, а значит, появлялась возможность снять душераздирающие кадры: дочери лишаются чувств при виде того, как падает отрубленная голова их отца. А возможно — кто знает? — и при виде того, как эту голову пинает героический капитан Веласко.

Вилья, который всегда слыл человеком сострадательным, спросил старика, действительно ли у него нет требуемой суммы. Саманьего со слезами на глазах повторил, что денег у него нет (это была прекрасная сцена, как вспоминал много лет спустя оператор Шерман Мартин).

Дальше все пошло так, словно было задумано и отрепетировано заранее: одна из дочерей Саманьего — младшая и самая красивая — подбежала к Вилье, бросилась ему в ноги и закричала:

— Возьмите меня! Делайте со мной, что хотите! Надругайтесь над моим телом, только оставьте в покое моего отца! (Очень хорошая сцена, отмечал Мартин, жаль, что ту пленку засветили).

Генерал Вилья, который и без того уже принял решение забрать всех пятерых дочерей Саманьего, поднялся со своего места и несколько мгновений пристально смотрел на девушку (да и как было не засмотреться в эти прозрачно-голубые глаза!), вздохнул и ответил, что ценит ее жертву, что предложение ее очень (взгляд генерала скользнул вниз, сантиметров на тридцать ниже голубых глаз) заманчивое, но что дело, которому он служит, заставляет его требовать совсем иных жертв. (Сказал он это лишь потому, что рядом стояли операторы «Mutual Film Go». Если бы не они — он, ни секунды не медля, согласился бы на предложение).

Услышав ответ мятежника, девушка приблизилась к отцу, поцеловала его в лоб и испустила такой душераздирающий стон, что сама