Внутренний голос - Виктория Самойловна Токарева

а мусульмане смерти не боятся. Вполне могут подорвать самолет вместе с собой. Убить неверных – значило попасть в рай, а в раю – хорошо.

Израильская разведка – самая дотошная. Ким три раза вспотел и высох, пока не поднялся на борт самолета. И когда самолет взлетел, Ким не верил, что это правда. Боялся, что его высадят на ходу. Но не высадили. И не встретили.

Ким стоял в аэропорту «Бен Гурион» и растерянно поводил глазами по лицам встречающих. Встречающие стояли с табличками. На табличках было крупно написано нужное имя. Ким не значился. Как это понимать? Шломо передумал? Не счел нужным? Умер, может быть? Но вчера вечером он был еще здоров и весел и полон ожидания.

Ким стоял в аэропорту два часа. Потом вышел на улицу и стоял еще час. Душный воздух овевал лицо. Тепло. Но противно.

Ким взял такси и поехал в Арат. Адрес у него был.

Арат – город новый. Без прошлого, без исторического центра. Некрасивый. Бетонные коробки. Однако дышится легко. Воздух – целебный. Рядом Мертвое море с полной таблицей Менделеева.

Ким не обратил внимания ни на архитектуру, ни на кислород. Он раскаивался в своем необдуманном путешествии: приперся в такую даль, за семь верст киселя хлебать.

Ким нашел нужный дом и нужную квартиру.

Дверь оказалась открыта. Ким вошел. Его никто не встретил. Он стоял в прихожей и раздумывал – не повернуть ли обратно…

Не повернул. Вошел в одну из комнат. Посреди пустой комнаты стояла широкая кровать, а в ней маленький человек. Шломо. Русский еврей из Молдавии. В России его имя было Шурик.

– Это ты? – спросил Шломо.

– Я, – сознался Ким.

– Хорошо, что приехал. Я вызвал «скорую». Поедешь со мной.

– Зачем?

– Должен кто-то сопровождать. Я умираю.

«Ничего себе», – подумал Ким. Он хотел есть, писать и спать. А вместо этого должен сопровождать незнакомого типа, который ему не понравился. Некрасивый, с узкими плечами и круглой головой, как у кота. Котоголовый. Киму даже не предложили присесть. Но что можно требовать от человека, который умирает или думает, что умирает.

Приехала «скорая». Ким не понял: врачи это или пожарники. Разговаривали на иврите.

Прежде чем покинуть квартиру, Ким зашел в туалет. Почти одновременно за его спиной появился Шломо и сказал:

– Пошли.

Пришлось прервать мочеиспускание. Неудобно было продолжать при постороннем.

Больница оказалась близко, в десяти минутах езды.

В больничном коридоре стоял запах сырой штукатурки. Видимо, недавно был ремонт.

Шломо куда-то увели. Ким стоял в коридоре и не понимал: зачем все это? Лучше бы остался дома. В своей квартире с двумя окнами, которая плыла как корабль в облаках. Отсюда, из чужих и равнодушных стен, его дом казался островом покоя и даже стук калитки в сочетании с криком детей воспринимался чем-то родным и необходимым.

Ким ехал за счастьем, но «кто-то камень положил в его протянутую руку».

Из застекленной двустворчатой двери вышел врач в голубом халате.

– Забирайте, – коротко сказал он.

– Умер? – испугался Ким.

В коридоре нарисовался Шломо. Подошел к Киму и хмуро сказал:

– Поехали.

– А что с тобой было?

– Ничего, – сказал врач. – Нервы…

– А что делать? – спросил Ким.

– Жить по-человечески, – ответил врач.

Врач говорил по-русски с грузинским акцентом. Грузинский еврей, догадался Ким. Шломо плюнул в пол и пошел к выходу.

Ким не понимал: что ему делать? Идти за Шломо или отправляться в Тель-Авив. Обратный билет у него был. Тель-Авив далеко, конечно, но не слишком. Всю страну из конца в конец можно объехать за два часа.

Шломо обернулся и коротко свистнул. Позвал как собаку.

Ким вздохнул и двинулся следом. Шломо – не только урод, но еще и симулянт. Хитрозаточенный.

Ким не любил хитрозаточенных, и еще он не выносил, когда его унижали, хотя унижения подстерегали Кима на всех углах. Почему? У него не было защиты, не было денег и не было профессии. Оставалось одно: верить в свое будущее, и он верил.

А дальше произошло невероятное: любовь вспыхнула как ядерный взрыв. Ким понял наконец, для чего люди живут на белом свете.

Это продолжалось две недели, пока не кончилась виза. Надо было расставаться. Шломо провожал его в аэропорт.

Они шли, не касаясь земли. Парили. При этом Ким не мог взять друга за руку. Почему? Потому что мир против них.

Ким таки сказал мне при нашей встрече:

– Мир против нас.

Я не испытывала сочувствия. Мне кажется, что, создавая геев, природа экспериментирует зачем-то. Может быть, затем, чтобы уменьшить рождаемость и разгрузить земной шар, который трещит от перенаселения. Земля не может всех прокормить, и напоить, и обогреть. Не хватает ни нефти, ни воды, ни мяса.

Я спросила:

– А чем Шломо занимается?

– Ничем.

– А где он работает?

– Нигде. Так же, как и я. Мы – свободные люди. Мы не хотим и не будем подчиняться.

– Вы живете как пенсионеры. Пенсионеры без пенсии.

– Ну и что? Мы не зависим от чужого мнения.

– А жрать на что? Или воровать, как цыгане?

– Это другой вопрос. Это физика, а я говорю о химии.

– Он же тебе не понравился, – напомнила я.

– Вначале не понравился, – согласился Ким. – А потом я прозрел.

– Прозрел или ослеп?

– Это одно и то же.

Я не стала продолжать этот разговор. Моя мать всю жизнь работала, тянула семью. Я всю жизнь работала, тянула семью. Мы не короли. Мы не можем позволить себе праздную жизнь.

Кончилась пора пишущих машинок, копировальной бумаги. Пришёл новый век. Началась эра компьютеров, интернета, ютьюбов и фейсбуков.

Я человек сугубо гуманитарный. Мне эта новизна чужда, я в ней ничего не понимаю. Когда я пыталась освоить компьютер, меня начинало тошнить и болела голова. Мои нейроны отказывались фиксировать порядок действий. Кончилось тем, что я, как и раньше, писала от руки своей любимой ручкой с золотым пером. А потом приходил Ким и набирал это все на компьютере.

Ким стал частью моей профессии, а значит – частью моей жизни.

Мой издатель Лева Костин в десять раз умнее, чем обычный человек! Его разрешающая способность мозга феноменальна. Для него нет неразрешимых проблем.

Я познакомила Кима со своим издателем. Ким умел понравиться: хорошая внешность, прекрасная речь, уважение к собеседнику. А главное, он умел работать с текстом.

Издатель поручил ему редактировать мою книгу. Платил за это хорошие деньги. Однажды сказал мне:

– Этот парень один на тысячу. Он делает книгу лучше. Я с удовольствием взял бы его в штат.

Мое сердце радостно вздрогнуло. Наконец-то от меня исходила