Тени, которые проходят - Василий Шульгин

— Как вам это удалось?

Я ответил:

— Секрет ремесла, ваше превосходительство. Надеюсь, вы возобновите им субсидии?

— Да, конечно.

* * *

Я много раздумывал, да и теперь еще раздумываю, вспоминая минувшие дни, что таилось под этим посещением Марковым великого князя?

Несомненно, что Марков обвинял генерала Врангеля в бонапартизме, в том, что он не прочь занять престол. Это была канва, по которой можно было вышить разные узоры. А что было правда, это мой разговор с Петром Николаевичем Врангелем. Он сказал мне:

— Я знаю их всех. Романовы ушли, потому что Романовы выдохлись. У них не было вкуса к власти. Были они слабовольны. Думают, что великий князь Николай Николаевич обладает сильной волей. Это неверно. Он мог быть грубым, мог ударить хлыстом по зубам трубача, стоявшего рядом с ним, когда тот подал неверный сигнал. Он мог повесить Мясоедова, хотя этого, может быть, и не надо было делать…

Тут я подумал про себя: «Когда был повешен Мясоедов во время войны, среди солдат стали говорить: “Вот, великий князь Николай Николаевич сколько генералов в цепях в Сибирь послал”».

— Вот тогда надо было проявлять волю, — продолжал Петр Николаевич, — когда великий князь Николай Николаевич двигался с Кавказа в Ставку, чтобы принять верховное командование. А когда его перехватили по дороге два министра и сказали ему, что Романов не может стоять у власти при настоящих обстоятельствах, он спасовал.

Я спросил:

— А что же надо было ему делать?

— Что делать? Послать их к черту. Приехать в Ставку и опереться на кавалерию. Кавалерия тогда еще совсем не была развращена. Конечно, это был риск. Но для этого надо было иметь волю. А он? Он Николай III.

Эти слова я слышал собственными ушами. Но, может быть, Врангель говорил их и другим? И, может быть, эти колючие слова дошли и до великого князя? Весьма возможно, что Николай Николаевич охотно слушал разглагольствования Маркова о бонапартизме Врангеля. Ответ, когда-то привезенный «Принцессой», тоже не свидетельствовал о его сильной воле.

А раньше? В октябре девятьсот пятого года в Петергофе у Николая II проходило очень волнительное совещание. Разразилась всеобщая политическая забастовка. Железные дороги встали, в Петергоф проехать было нельзя. Но даже и в те тяжелые дни происходили забавные случаи. Собравшиеся у государя очень удивились, когда вдруг появился Горемыкин.

— Как вы приехали?

— На тройке. Это стоит всего двадцать пять рублей.

И вот кто тогда заставил Николая II подписать Манифест 17 октября, обещавший всяческие свободы? Манифест не только не стал маслом, утешающим бурю, а наоборот, стал керосином, вылитым на огонь. На него евреи ответили яростной злобой — может быть, потому, что о равноправии в нем не было упомянуто. И в шестистах городах, городках и еврейских местечках разразились еврейские погромы. Несмотря на все ошибки злосчастного императора, в западной части России еще были монархисты.

Так вот, великий князь Николай Николаевич командовал войсками Санкт-Петербургского военного округа. И он грозил застрелиться, если Царь не подпишет Манифеста.

Все это были факты, которые говорили о том, что генерал Врангель был прав. Но было и другое. Именно великий князь Николай Николаевич обещал во время войны автономию Польше, и это был шаг разумный. И он же, когда Париж погибал, сломав график развертывания наших войск, бросил в Восточную Пруссию три корпуса, чем заставил немецкое командование снять с парижского направления два корпуса и перебросить их на восток.

На юге Франции

Итак, недоразумения с парижской русской газеткой были улажены. Но вместе с тем были улажены и мои личные затруднения. Кое-какие деньги стали вновь поступать из моего польского имения. Правда, деньги небольшие, но жить на них можно было там, где было относительно дешево.

И вот Александр Иванович Филиппов сказал мне:

— Мой брат Федя собрался на юг Франции. Там климат прекрасный, но дыра, глушь, хутор. Он любит землю и арендует кусок земли. Живет вдвоем с женой, детей нет, и им там скучно. Поезжайте туда, они будут вам рады. Платить вы им будете триста франков в месяц. Можете?

— Могу.

* * *

И я поехал rapide[46] P.L.M. (Paris-Lyon-Méditerranée). Эти три буквы насмешливые французы раскрывали тогда так: Plaignez les malheureux, что означало «пожалейте несчастных».

Действительно, шесть человек в купе, тесно до невозможности. Rapide идет быстро, но надо пересечь всю Францию с севера на юг — шестнадцать часов пути до Ниццы. Ночью еще ничего, но когда взойдет солнце, нестерпимо рябят в глазах пробегающие пейзажи, в особенности за Лионом. Там по обе стороны железной дороги густо стоят кипарисы, защищающие железную дорогу от песочных заносов. При всей их красоте они были нестерпимы. Наконец, они кончились. Поезд сделал поворот влево, и справа мы увидели темно-синее море. Отдых для глаз.

У Тулона величественные скалы. В этих скалах запрятаны сильные дальнобойные орудия. Все море разделено на квадраты, как шахматная доска. При появлении вражеского корабля орудия поднимаются из подземелья и бьют без промаха. Поезд промчался мимо них и добрался до станции, где мне предстояло сойти с rapide. Это был, кажется, городок Лизарк, лежащий в двух часах езды от Ниццы. О счастье!

Я знал от Филиппова, что здесь мне надо пересесть в омнибус. По невежеству своему я искал большую карету. Оказалось, что по-французски omnibus — это «поезд для всех». Этот поезд состоял из вагонов, в которых не было окон, а только бесчисленное количество дверей со стеклами. Прохода вдоль вагона не было, он состоял из нескольких изолированных друг от друга купе с выходом из каждого купе на обе стороны. Поезд останавливался на всех станциях, и тогда все двери открывались разом и пассажиры проворно выскакивали из вагонов.

Так я ехал еще часа три и мог рассмотреть окрестности. Côte d’Azur — Лазурное побережье. Какая дивная красота! Горы, то покрытые лесами, то нет. Леса бывают разными: хвойные и пробковые дубы. На станциях лежали горы этой пробки, то есть содранной с дубов коры в метр и больше длины. На многих вершинах были видны остатки старинных замков. У меня было ощущение, что я здесь уже когда-то жил, в то время как я тут никогда до этого не бывал.

Наконец я приехал на свою станцию, совсем маленькую, которая называлась Cannet du Luc — Канны люкские. И здесь меня встретил Федя. Он был совершенно не похож на брата. Александр Иванович — жирненький журналист, Федя, Федор Иванович, — мускулистый земледелец. После обмена приветствиями он сказал мне:

— Наш хутор называется Clos de Potas. Добираться к нам можно двумя способами. Сегодня мы можем нанять здесь автомобиль — туда всего семь километров хорошей дороги. Или за полфранка добраться на попутной машине…