Есенин. Путь и беспутье - Алла Марченко

Но есть ли у нас «убедительные подтверждения» данной версии? Убедительных стопроцентно, то есть прямых, естественно, нет, а вот косвенные и тем не менее, на мой взгляд убедительные, все-таки есть. К тому же и искать их долго не надо – достаточно заглянуть еще разок в уже упомянутые «Мемуары» Эммы Григорьевны Герштейн [60] , в ту главу, где она рассказывает и о своей долгой, со школьной скамьи, безответной влюбленности в Льва Седова, и о случайной встрече с ним в Большой Ялте в бархатный сезон 1925 года. Случайной была встреча, а не место встречи, так как, судя по приводимым Э. Г. деталям, ялтинский Дом отдыха Совнаркома был излюбленной точкой слета «золотой молодежи». Следовательно, у нас есть некоторые основания предположить, что наследный принц Республики Лев Седов вполне мог оказаться в Большой Ялте не только в 1925-м, но и в 1924-м, то есть одновременно с Бениславской, необычное лицо которой еще мальчиком вполне мог запомнить в 1919-м, когда Галина жила вместе с Яной Козловской в Кавалерском корпусе Кремля, по соседству, на одном нижнем этаже, с Троцкими. Нравы там в это время были самые патриархальные, а Левушка Седов был в том возрасте, когда рано созревшим мальчикам нравятся не ровесницы, а взрослые девушки. Вот как вспоминает это странное, после бегства правительства из Петрограда в Москву, время сам Лев Троцкий (в уже не раз упоминавшейся автобиографической прозе): «В Кавалерском корпусе, напротив Потешного дворца, жили до революции чиновники Кремля. Весь нижний этаж занимал сановный комендант. Его квартиру теперь разбили на несколько частей. С Лениным мы поселились через коридор. (Некоторое время спустя Ленину оборудуют апартаменты на втором этаже. – А. М. ) Столовая была общая. Кормились тогда в Кремле из рук вон плохо. Взамен мяса давали солонину. Мука и крупа были с песком. Только красной кетовой икры было в изобилии вследствие прекращения экспорта. Этой неизменной икрой не в моей только памяти окрашены первые годы революции… Музыкальные часы на Спасской башне перестроили. Теперь старые колокола вместо “Боже, царя храни” медлительно и раздумчиво вызванивали каждые четверть часа “Интернационал”… Подъезд для автомобилей шел под Спасской башней, через сводчатый туннель. Над туннелем старинная икона с разбитым стеклом. Перед иконой – давно потухшая лампада… В моей комнате стояла мебель из карельской березы. Над камином – часы с Амуром и Психеей… Для работы это было неудобно. Запах досужего барства исходил из каждого кресла».

В 1924-м ни Лев Седов, ни Яна Козловская в Кавалерском корпусе постоянно уже не жили. По молодому делу это было и неудобно, и обременительно: и друзей не позовешь, и заполночь не заявишься. Однако, судя по письму Яны Есенину от 31 декабря 1924 года, они корреспонденцию получали по месту прописки, то есть по кремлевскому адресу (поздравляя Есенина с Новым годом, Яна предупреждает: если вздумает чикнуть пару строк, пусть пишет по адресу: Кремль, Кавалерский корпус, 1-й этаж). Словом, Лев Седов и Яна Козловская, задушевная подруга Галины, дочь видного политического деятеля той поры, – не только люди одного элитного круга, но еще и ближайшие соседи. Да и шутливый и не совсем трезвый тон новогоднего поздравления, написанного как бы не от себя, а от всей компании, наводит на еретическую мысль. А что, если новогодняя история, которую упоминает Бениславская в письме к Екатерине Есениной, как-то связана с этим письмом? Допустим, перед Новым годом Яна навестила родителей, отец уже был тяжело болен, наверняка не забыл о сыновней обязанности и ее юный сосед… А что в таком разе могло помешать им после того, как часы на Спасской башне вызвонили последний в старом году «Интернационал», отправиться (компанией) куда-нибудь туда, где не пахнет красной икрой и досужим барством? Например, на Брюсов, к Галочке Бениславской? Тем паче что сегодня она там одна: Катя и Шура в деревне, Есенин в Грузии… Ну, а если Галочка была не одна – а она наверняка одна не была, а свои отношения с Л., завязавшиеся еще летом, в Гурзуфе, скрыла не только от С. А., но и от Яны?

Но прежде чем продолжить сочиненный самой жизнью почти детективный сюжет, дадим слово Эмме Григорьевне Герштейн, чтобы она представила нам предположительного соперника Сергея Есенина:

«Когда мне было 16 лет, я влюбилась в мальчика, которому было 14. По мнению старших школьниц, он был похож на амура (Напомним: и семнадцатилетнего Есенина корректорши Сытинской типографии прозвали херувимчиком, а кто-то из питерцев – “вербным отроком”. – А. М. ) – пухлые розовые губы и ослепительно ровные зубы, он был косоглаз, но у него был прелестный взгляд, у него был сочный, свежий, уже не ломающийся голос и широкие плечи, а лицо освещалось прекрасным чистым лбом, тонкими выписанными бровями и широким нежным виском, точную копию такого лба можно было видеть на портретах, в то время висевших всюду рядом с портретами Ленина, Маркса и Энгельса, а сейчас не подлежащих у нас в стране упоминанию – нигде, никогда, ни в коем случае. Мой мальчик пошел в мать – русскую женщину, а лоб взял у отца. Надеюсь, что читатель уже догадался, что речь идет о Л. Д. Троцком и его старшем сыне».

Потом, после школы, было несколько встреч. В том числе и в Крыму, в Ялте. Ее мальчик отчаянно веселился в Доме отдыха Совнаркома, в компании золотой молодежи, среди которой выделялась особа явно не молодежного возраста – красивая, ярко и броско зеленоглазая, но истасканная женщина лет под тридцать. Следующая (и последняя) встреча произошла, как пишет Герштейн, в 1926-м, в Колонном зале Дома Союзов:

...

В сильно нарумяненной особе Герштейн Эмма Григорьевна, которая пришла в Дом Союзов на платную лекцию Л. Д. Троцкого в надежде встретить там Льва Седова, сразу же узнала зеленоглазую красотку, вертевшуюся возле старшего сына Троцкого в Ялте в августе-сентябре 1925 года. А вот дата этой встречи указана неверно. На самом деле описанный Э. Г. вечер в Колонном зале имел место быть не осенью 1926-го, а 27 февраля 1927-го. Об этом свидетельствует дневник С. Прокофьева. Выдержку из него есть смысл процитировать – она хорошо передает атмосферу тех месяцев:

«Вечером в Колонном зале была объявлена лекция Троцкого. Нам (самому композитору и его жене. – А. М. ) очень хотелось его послушать – Троцкий превосходный оратор. Однако Цуккер (музыкант, московский приятель С. П. – А. М. ) как-то мялся и, по-видимому, не хотел хлопотать о билетах для нас, ввиду того, что Троцкий ссорится с правительством. В конце концов Цуккер позвонил кому-то из своих знакомых, который в свою очередь должен был достать через кого-то. Но там ответили, что ни одного свободного места на лекцию нет. Так мы и не попали (на Троцкого. – А. М. ) и вместо этого отправились на концерт… Когда мы после концерта ехали мимо Колонного зала, то вокруг здания чернела довольно большая толпа народу. Чувствовалось, что атмосфера вокруг лекции Троцкого заряжена электричеством, и мы обрадовались, что не попали на нее: еще влипнешь в политическую историю. Это совершенно излишне» [62] .