Запретная королева - Анна О'Брайен

Поэтому мы все-таки отметили День святой Уинифред в Виндзоре, – да еще и на день раньше, – но приготовления Оуэна не пропали даром: они подарили Юному Генриху ощущение праздника и соответствующее радостное возбуждение. Мы молились о благословении святой Уинифред, восхищались ее смелостью и силой духа, а на деньги из моей казны купили серебряную чашу, чтобы юный король мог принести ее в символический дар. Отец Бенедикт с неодобрением отнесся к такой шумихе вокруг какой-то валлийской святой, – да к тому же еще и женщины, – однако сам король Генрих, выигравший битву при Азенкуре, считал необходимым почитать ее, и мы решили поступать так же.

Праздник получился чудесным.

А уже через день все наши вещи были упакованы в дорогу и мы отправились в Вестминстер на коронацию моего сына. Когда же мы с Оуэном наконец найдем возможность для чего-то большего, чем следование требованиям распорядка и этикета придворной жизни? Казалось, что мне потребуется непоколебимая стойкость Уинифред, чтобы вынести ожидание.

На пятый день ноября Юного Генриха короновали на царство в Англии, и я стояла рядом с ним. В свои восемь лет мой сын выглядел до нелепости юным и слишком маленьким для королевского трона. Поэтому для него на специальном помосте со ступенями установили особое кресло с отороченным бахромой балдахином, на котором были вышиты геральдические львы Плантагенетов и лилии Валуа, символизирующие важность нового короля одновременно для двух стран. Под ноги Генриху положили красивую подушку с кисточками. Встав на колени перед его хрупкой детской фигуркой, я одной из первых присягнула королю на верность, обуреваемая при этом чисто материнскими тревогами и беспокойством.

Молю тебя, Господи, чтобы он сумел удержать эти скипетр и державу!

Глаза Генриха округлились, став огромными от невысказанных страхов, когда двое епископов водружали ему на голову венец короля Англии. Настоящая корона была – и еще некоторое время будет – слишком большой и тяжелой, чтобы мой мальчик мог ее носить, поэтому пока что на него надели простой венец – символ неприкосновенности его монаршей власти. Правда, Генрих еще больше гордился бы своим сыном, если бы тот во время торжественного пиршества при первом же удобном случае не снял венец, чтобы сначала рассмотреть драгоценные камни, а затем передать его мне и пожаловаться, что от него болит голова.

Я видела, как сокрушенно вздохнул Уорик. Мой сын был слишком мал для столь великой чести, но он поприветствовал своих подданных любезной улыбкой и хорошо отрепетированными словами, хотя затем и переключил внимание на голову вепря, украшавшую большой торт в форме замка с золочеными крышами.

Оуэн сопровождал меня в Вестминстере, однако там мы с ним были так же далеки друг от друга, как солнце и луна.

А затем мы вернулись в Виндзор, чтобы шестого декабря отпраздновать день рождения Юного Генриха, с торжественной мессой, шумным застольем и рыцарским турниром, на котором младшие пажи и сквайры имели возможность продемонстрировать свое искусство владения оружием. Генрих закапризничал, когда проиграл в схватке на детских мечах.

– Но я же король! – вспылил он. – Почему я не победил?

– И как король ты должен показывать свою состоятельность, – мягко упрекнула я его. – А если это тебе не удалось, нужно с достоинством принять поражение.

Достоинства и милосердия у Юного Генриха было маловато, и я давно поняла, что он никогда не станет великим воином, таким же, как его отец. Возможно, мой сын прославится благодаря образованности и набожности? Но какое бы будущее ни ожидало моего мальчика, когда во время церемонии его лоб помазали елеем, я почувствовала, что, позаботившись о сыне, исполнила долг перед мужем, который, умерев, в каком-то смысле в очередной раз меня оставил. Так что, наверное, теперь я была уже свободна и могла отдаться страсти, которую питала к Оуэну Тюдору.

А потом пошло-поехало – Рождество, Новый год, все эти праздничные подарки и, наконец, Двенадцатая ночь.

А что же мы с Оуэном?

Ни-че-го. Меня рядом с ним вообще не было.

После того поцелуя в часовне, нежного и вкрадчивого, как шепот на ушко, мы были вынуждены вернуться к прежним ролям – госпожи и ее слуги. Моя щека полностью зажила, и вновь пораниться таким же образом у меня не было ни малейшего шанса. Постоянные заботы, связанные с частыми разъездами, бесконечными празднованиями, наплывом важных гостей, требовавших внимания как моего, так и Оуэна, и вполне ожидаемой нехваткой комнат для их размещения – все это было против нас. Ни одному из нас не удавалось урвать хотя бы несколько минут, чтобы просто остановиться и подумать. Таких минут в принципе не существовало. Эдмунд соблазнял меня горячими поцелуями, поймав где-нибудь за углом на лестнице, но Оуэн Тюдор обольщением в подобном духе не увлекался. На публике он неизменно был со мной строг, сдержан и корректен – как и всегда.

Как я все это переживала? Как успокаивала свои напряженные нервы, когда, находясь рядом с Оуэном, страстно хотела сделать шаг и оказаться в его объятиях, но при этом знала, что этого нельзя, пока… Пока – что? Иногда мне казалось, что мы с ним навек будем разделены непреодолимой дистанцией, точно два бурных потока, которые бегут с горы параллельно, никогда не пересекаясь, не встречаясь…

И все же ухаживание имело место, причем очень деликатное, со стороны мужчины, которому нечего было мне дать (кроме жалованья, которое я сама ему платила) и который не мог открыто демонстрировать эмоции и чувства, даже если бы очень захотел. Я подозревала, что для подобных проявлений Оуэн Тюдор был слишком серьезным человеком.

Он ухаживал за мной в те месяцы, когда мы с ним не имели возможности даже словом перемолвиться наедине, и в это время я получала от него подарки. Ничего ценного, но благодаря им я чувствовала себя так, будто была его возлюбленной в далекой валлийской деревне, а Оуэн Тюдор, как пылкий поклонник, пытался добиться моего расположения. Очарование этого процесса обволакивало меня, я купалась в нем, потому что ни с чем подобным прежде не сталкивалась. Генриху не было нужды особо для меня стараться. Эдмунд втянул меня в водоворот целенаправленного обольщения, у него не было времени на утонченное, нежное ухаживание. Оуэн же своими небольшими подношениями, простыми знаками внимания (свидетельствовавшими о том, что он помнит и думает обо мне) не только удивил меня, но и завоевал навек мое сердце.

И я очень ценила все это. Присланное в мою комнату блюдо фиников, гладких экзотических плодов, только что доставленных из-за далеких морей. Несколько яблок, сбереженных с осени, но по-прежнему тугих и сладких. Замечательного карпа, приготовленного в миндальном молоке, которого мой паж Томас по