Запретная королева - Анна О'Брайен

нас в собственный мир, целую вселенную двух влюбленных людей. Это может быть мягким, как голубиный пух, и нежным, как лапки котенка. Я прежде даже не подозревала ни о чем подобном. Можно сказать, что я безумно наслаждалась прикосновением к гладкой коже Оуэна Тюдора, к его крепкому телу; его умелые пальцы и искушенные губы окончательно покорили мое сердце.

– Моя возлюбленная… Ярчайшая звезда на небосводе… Сердце моего сердца…

Оуэн говорил со мной, даже когда голос его становился хриплым, а дыхание – сдавленным. Его ласки заставляли меня дрожать, а нежные губы, скользившие от моей шеи к груди, пробуждали во мне чувства, о которых я даже не догадывалась. Потеряв контроль над собой, я вскрикнула. А потом нас захлестнула реальность, осознание того, что мы создали, и тут уже никакие слова были не нужны.

Его спутанные волосы черным шелком лежали на моей груди, и, пораженная этим, я вдруг заплакала, а когда это тоскливое чувство стало невыносимым, уткнулась лицом в плечо Оуэна, намочив его слезами.

– А теперь поспите, – прошептал он мне. – Ваш путь был долгим, и проделали вы его одна. Но теперь вы не одиноки, моя прекрасная Екатерина. Так что можете отдохнуть.

Сердце мое успокоилось, а заоблачный восторг и изумление, вызванное тем, что мы все-таки вместе, теснились в моей груди.

– О чем вы думаете? – спросила я, когда мы немного пришли в себя и восстановили контроль над собой.

Слезы мои высохли, и я была благодарна Оуэну за временное убежище, которое он предоставил мне в своих объятиях. Его глаза были закрыты, лицо во время передышки вновь стало аскетически суровым, но затем губы его дрогнули, а пальцы переплелись с моими.

– Думаю, что, будь я человеком практичным, я бы забрал вас отсюда и увез за Вал Оффы.

– А что такое Вал Оффы?

– Это старая граница между Уэльсом и Англией, отмеченная насыпями и рвами, которые возвел король Оффа, чтобы защищать Уэльс от Англии. – В свете свечи я увидела на его лице грустную улыбку. – Но это никогда не срабатывало. У валлийцев была традиция устраивать приграничные вылазки и угонять английский скот.

– А мне бы там понравилось? Я имею в виду за Валом Оффы.

– Конечно. Это же моя родина. И как только мы бы там оказались, я бы сразу на вас женился.

Я подумала, что он сказал это просто так, в полудреме.

– Нет, вы этого не сделаете, – прошептала я.

– Почему?

– Потому что, будь вы человеком практичным, вы бы потеряли все, что у вас есть.

Это окончательно разбудило Оуэна. Он резко открыл глаза, потемневшие от эмоций; губы его сжались в узкую полоску.

– Вам ведь прекрасно известно, что терять мне совершенно нечего.

Я не хотела провоцировать в нем такую горькую реакцию и даже не совсем поняла, чем она вызвана, но, пожалев о собственной неосмотрительности, попыталась перевести разговор на менее болезненную тему:

– Расскажите лучше, каково это – быть валлийцем, живущим в Англии? Есть ли какая-то разница между тем, чтобы, например, быть французом?

В ответ Оуэн лишь небрежно бросил:

– Думаю, мы все для них иностранцы, компания, не слишком достойная уважения.

Больше ничего мне добиться не удалось.

– Тогда расскажите о своей семье, – продолжала я. – О моей вы знаете все. Поведайте мне о своих валлийских предках.

Вопрос был направлен на то, чтобы загасить слабые проблески его самоуверенности. Но Оуэн не поддался.

– Это все равно что искать мясо в пироге, испеченном во время Великого поста! Оставим это, Екатерина, – прошептал он. – Все это не важно. И не имеет к нам никакого отношения.

Мне не удалось также узнать хоть что-нибудь о его жизни до появления при дворе Генриха. Тогда я сдалась и полностью погрузилась в ощущение текущего момента, отдавшись радости; но был еще один вопрос, который я, вопреки доводам разума, считала необходимым задать. Но сначала я положила ладонь Оуэну на грудь – там, где стучало его сердце.

– Вы ведь не любили Эдмунда Бофорта, верно?

Злобный призрак моего бывшего поклонника незримо витал между нами, и я чувствовала, что должна изгнать его, даже если Оуэн осудит меня за необъективность. Я вспомнила презрительное выражение, появившееся на его лице, когда я упомянула об Эдмунде в прошлый раз; тогда я не поняла причину. Словно почувствовав мое волнение, Оуэн перекатился на бок и притянул меня к себе так, чтобы можно было заглянуть мне в глаза. Его ответ удивил меня своей беспристрастностью.

– Это человек большого ума и способностей, с громким именем и богатым наследством. Думаю, он станет великим политиком, отличным солдатом и гордостью Англии. – Его руки обняли меня чуть крепче. – Да, я ненавидел его. Потому что, заметив вашу уязвимость, он увидел в этом выгоду и устроил осаду.

Прижатая к его груди, я повернула лицо к Оуэну.

– Простите меня.

Он прижал меня еще крепче.

– Я ни в чем вас не виню.

– Зато я себя виню. Мне следовало вовремя разглядеть, что он собой представляет, чего добивается. Ведь меня не раз об этом предупреждали…

– Вы просто потеряли голову.

Я хотела было возразить, но Оуэн закрыл мне рот поцелуем.

– Откуда вам было знать? Бофорт способен обольстить даже зажаренного речного карпа, лежащего на блюде вкупе с гарниром и соусом. – Он немного помолчал. – На меня его чары не действовали. Зато они действовали на вас, ngoleuni fy mywyd.

Его губы снова закрыли мне рот; мужское тело опять требовало моей покорности, и я охотно ему повиновалась.

Мы больше ни разу не говорили об Эдмунде Бофорте. Этот человек перестал быть частью моей жизни и никогда уже в нее не вернулся.

– А когда вы меня полюбили? – спросила я; наверное, это интересует любую женщину, впервые обуреваемую столь сильными чувствами.

– Как только присоединился к вашей свите. Я уже не могу вспомнить времена, когда не любил вас.

Находясь в полудреме, мы оба понимали, что минуты, которые нам удалось урвать, чтобы побыть вместе, неминуемо подходят к концу. Приближение финального вечернего богослужения, входившего в ежедневную рутину Виндзорского дворца, призвало нас из светлой идиллии в реальность.

– Почему я об этом не знала? – снова спросила я, силясь вспомнить Оуэна в те дни, вскоре после смерти Генриха.

Его губы мягко прижались к моим волосам на виске.

– Вы тогда скорбели. Разве могли вы обратить внимание на какого-то слугу?

Я поднялась на локте, чтобы видеть его лицо.

– И тем не менее вы согласились смиренно служить мне, даже зная, что я вас не замечаю.

Улыбка Оуэна была такой же горькой, как и последующие слова.

– Смиренно?