Ленин - Роберт Пейн

Далее: где доказательства того, что Керенский намеревался сдать Петроград немцам? Напротив, он был за то, чтобы продолжать войну, пока хватит человеческих сил; именно за твердую настроенность Керенского продолжать военные действия, несмотря на волнения в российской армии, большевики обвиняли его в разжигании войны. Ленин отлично знал, что не было никакого несомненного решения русской буржуазии и Керенского с К° сдать Питер немцам. По мере того как немцы все ближе подходили к Петрограду, упорнее распространялись другие слухи, что столица из Петрограда будет перенесена в Москву. Большевики, и главным образом, Троцкий, воспользовавшись этими слухами, заклеймили Керенского как главу правительства «национальной измены», замыслившего контрреволюционный переворот. Таким образом, в целях пропаганды Керенского уличали, с одной стороны, в том, что он ради победы над Германией готов проливать русскую кровь до последней капли, а с другой — что он, как изменник, того гляди сдастся немцам. Как ни странно, эта пропаганда работала, хотя правды в ней не было ни на грош.

И наконец, четвертый довод, который Ленин приводит в доказательство того, что обстановка способствует большевистской революции, — он заключается в следующих его словах: «приобретение большинства пролетарской партией в Советах». Так оно и было: в сентябре большевики получили большинство в Петроградском Совете, а через несколько дней после этого и в Московском Совете. Ленин был совершенно прав, утверждая, что в народном сознании произошел поворот в сторону большевиков, а также и в том, какую важную роль в тот момент могли сыграть крестьянские волнения, прокатившиеся по стране. Не исключена была и опасность второй корниловщины.

Рукопись резолюции Ленина, принятой на заседании ЦК РСДРП (б) 23 октября 1917 г., — этому листку из школьной тетради предстояло стать одним из судьбоносных документов XX в., с этого клочка бумаги началась Октябрьская революция.

В самом деле, прелюбопытный это документ, в нем явь соседствует с фантазией, вероятность с неправдой, домыслом, огромная надежда с отчаянием. Эта бумага, резолюция, прокламация, — была написана человеком, пребывавшим в те часы в состоянии крайнего нервного возбуждения, человеком, посвятившим жизнь мечте о грядущей всемирной революции, почву для которой он находил в сочинениях Нечаева, Бакунина, Маркса. «…Вооруженное восстание неизбежно и вполне назрело» — эту фразу Ленин много раз повторял в течение лета и осени семнадцатого года. Она является ключевой и в этой секретной резолюции.

И все-таки были люди, которые до последнего момента противились осуществлению ленинского плана. Они слишком хорошо помнили уроки июльских событий. Не только Каменев с Зиновьевым, нашлись и другие, оспаривавшие логическую необходимость вооруженного восстания, поскольку, по их мнению, население к нему не было готово, народу было не до того. Ну хорошо, рассуждали они, предположим, что Керенский с его правительством исчезнут с политической арены, власть перейдет в руки Петроградского Совета, но надолго ли? И с какой целью? Чтобы установить диктатуру пролетариата? А не будет ли это диктатурой одного человека? На беду вконец отчаявшегося народа ответов на эти вопросы в преддверии той суровой, трагической для России зимы не было.

Тем не менее Зиновьев и Каменев в ответ на резолюцию, предложенную Лениным, написали свое возражение, в котором вполне обоснованно критиковали позицию Ленина по вопросу о вооруженном восстании. С их точки зрения, для немедленного выступления не было никаких оснований, да и надежд на то, что оно кончится победой, тоже не было. Верно, что большевики преобладали в Советах, но крестьян было куда больше, и почти все они входили в партию социалистов-революционеров. Ленин заявил, что большинство русского народа и большая часть международного пролетариата жаждут революционного выступления; Зиновьев и Каменев заверяли, что это далеко не так, что это ошибочное мнение. К тому же у рабочих нет никакого желания выйти на улицы, чтобы сражаться за новую власть. Этой власти они не хотят и не возлагают на нее своих надежд. Вот что писали Каменев с Зиновьевым, эта парочка отколовшихся:

«Силы пролетарской партии, разумеется, очень значительны. Но решающий вопрос заключается в том, действительно ли среди рабочих и солдат столицы настроение таково, что они сами видят спасение уже только в уличном бою, рвутся на улицу. Нет. Этого настроения нет. Сами сторонники выступления заявляют, что настроение трудящихся и солдатских масс отнюдь не напоминает хотя бы настроения перед 3 июля[44]. Существование в глубоких массах столичной бедноты боевого, рвущегося на улицу настроения могло бы служить гарантией того, что ее инициативное выступление увлечет за собой и те крупнейшие и важнейшие организации (железнодорожные и почтово-телеграфные союзы и т. п.), в которых влияние нашей партии слабо. Но так как этого настроения нет даже на заводах и в казармах, то строить здесь какие-либо расчеты было бы самообманом».

Оба они, и Зиновьев, и Каменев, были революционерами с большим стажем. Зиновьев в течение многих лет был близким другом Ленина. Их подробное, обоснованное обращение к партии с предложением отложить восстание вовсе не было актом предательства; они не думали переметнуться на сторону врага. Они надеялись, что наступит более удачный момент для революции. Привлечь внимание большевиков к своему обращению Зиновьев и Каменев могли, лишь напечатав его в каком-нибудь органе, и они решились на отчаянный шаг: они передали его текст в меньшевистскую газету «Новая жизнь». Обращение было напечатано в утреннем выпуске газеты 31 октября. Ленин понятия не имел о существовании этого документа, пока кто-то не прочел ему напечатанный текст утром того же дня. Ленин вскипел, он был в бешенстве и грозил разорвать с Зиновьевым и Каменевым все товарищеские отношения, исключить их из партии. Особенно его возмутило то, что они критиковали резолюцию Центрального Комитета, не предназначенную для печати, и притом в непартийной газете. Они посмели заявить, что в восстании нет необходимости, что власть к большевикам и так придет через Учредительное собрание. «Ну и пусть основывают новую партию из кандидатов в Учредительное собрание», — презрительно бросил он. Он считал их изменниками, хуже, чем изменниками. Они не признавали его авторитет вождя партии, и это глубоко задевало его. С камнем на сердце он писал:

«Трудное время. Тяжелая задача. Тяжелая измена.

И все же таки задача будет решена, рабочие сплотятся, крестьянское восстание и крайнее нетерпение солдат на фронте сделают свое дело! Теснее сплотим ряды, — пролетариат должен победить!»

Но слово было не за ним. Вот уже несколько дней заседал Военно-революционный комитет во главе с Троцким. Они принимали решение. Через шесть дней был дан сигнал к выступлению.

Над городом, давно чуявшим свою погибель, занималось пасмурное, серенькое утро. Холодный ветер гнал с залива тяжелые тучи, но сильных дождей не было — моросило, и на улицах блестели лужи. Часам к девяти утра дождик прекратился, и сквозь тучи проглянули светлые полоски чистого неба. Приближалась зима, вот-вот должен был выпасть первый снег. Было обыкновенное хмурое утро, какие бывают поздней осенью. На улицах бегали трамваи, сновал народ, как всегда, продавали свежие газеты, — правда, одна газета в тот день не вышла, но об этом будет особый разговор. В этой деловой суете не было ничего необычного. Чиновники спешили в свои конторы, рабочий люд — к станкам, на заводы и фабрики. Люди респектабельные, располагающие средствами, и прочие, кто мог себе позволить выход в театр, уже с утра размышляли о том, что надо бы непременно приобрести билеты в Мариинский театр — там давали новый балет с Карсавиной в главной партии. В тот сезон пел Шаляпин. Мейерхольд возобновил постановку стихотворной драмы графа Алексея Толстого «Смерть Иоанна Грозного», той самой, в любительских представлениях которой в аристократических гостиных охотно участвовал Достоевский совсем незадолго до своей смерти. Скоро всей этой размеренной, привычной городской жизни придет конец. Мог ли кто-нибудь тогда себе представить, разгуливая по улицам столицы и наблюдая фешенебельную публику на Невском, что в Смольном, смотрящемся в воды Невы голубыми куполами и золотыми крестами своего собора, засела кучка отчаянных голов, именующих себя Военно-революционным комитетом, и что эти люди готовят революцию, которая не только перевернет до основания всю Россию, но и шагнет далеко за ее пределы, объяв чуть не четверть земного шара.