Произведение в алом - Густав Майринк

дабы, превратившись в их утробе в молоко, стать единственным питанием беспомощных младенцев.

- Проклятье! - недовольно буркнул во сне господин коммерческий советник и, лежа в своем мягком кресле, строптиво брыкнул ногой, в то время как аскет, со стоически сжатых губ которого не сорвалось ни единого звука, лишь благодарно поклонился строгому наставнику и, смиренно сев в позе лотоса неподалеку от каменного лингама, предался горестным мыслям, ибо сокрушенное его сердце исполнилось несказанной печали: еще бы, ведь он оказался неспособным к достижению свободы из-за своей пагубной склонности к воровству, а стало быть, недостойным чистым, не запятнанным грехом праведником явиться пред лицо Всевышнего.

С утра до вечера и с вечера до утра вперив неподвижный взгляд в вечность, он, как смиренную нескончаемую молитву, тихо повторял лишь одно-единственное слово: «Хара»[132] - священное имя безжалостного Шивы, - дабы всемогущий бог смерти освободил его наконец от тела, от этой вечно чего-то жаждущей, ненасытной и кровожадной плоти.

В имя «Хара» несчастный вложил все: и неистовое пламя, сжигающее его желудок, и свое беспредельное отчаяние, и мучительный гнет человеческой доли - он до тех пор возглашал предвечное имя, пока каждая клеточка его изможденного тела не стала вторить ему, потом все эти голоса слились в один ни на миг не прекращающийся, кажется, заполнивший собой всю видимую и невидимую Вселенную вопль об избавлении.

Глас вопиющего в пустыне...

Когда же на сороковой день кроваво-алое солнце замерло вдруг посреди небосклона, аскет почувствовал по бешеным ударам своего сердца и по той буре, которая бушевала в его сознании, что пришел конец...

Иссохший язык его отвердел и уже не мог выговаривать имя «Хара», а в стекленеющих глазах застыло жуткое выражение агонии; Лалаладжпат-Рай покачнулся и уже готов был рухнуть ничком, и вот воздвигся пред ним огромный, как Вселенная,

тысячеликий святой и совершенный Матсиендра, и Млечный путь казался лишь седеющей прядкой на его виске...

И утолил он голод взалкавшего аскета хлебом небесным, а жажду его неизбывную - вином небесным. Хлеб для тела, вино для духа.

И вошел он в него, и облекся плотью его, и стал им.

И воззвал он к подвижнику его же устами: - Отныне не можешь ты взять чужое, даже если бы было на то твое желание. Ибо, воистину, все, что ты видишь в себе и вне себя, - это ты сам: «Tat twam asi»; мир стал телом твоим, и всякая вещь в нем - это ты сам: «Tat twam asi». И даже если ты убьешь родителей своих и вкусишь от плоти детей своих, то и тогда не ляжет на тебя грех смертоубийства, ибо они - это ты сам: «Tat twam asi». Как может убивать и грабить тот, кто есть все: «Tat twam asi»? Чья плоть стала телом мира?..

Разбуженный нежным поцелуем своей супруги, господин коммерческий советник долго не мог прийти в себя, тупо уставившись на протянутую ему телеграмму. Расправив онемевшие члены, он рассеянно провел ладонью по лбу и шее и тут же с омерзением отдернул руку - все его тело было покрыто липким, противным потом.

По оконным стеклам барабанил град, а комната, погруженная в глубокий сумрак, то и дело озарялась ядовито-желтыми вспышками молний.

Стряхнув последние остатки сна, господин Хинриксен с нетерпением вскрыл депешу, но едва пробежал ее глазами - и мертвенная бледность расползлась по его вытянувшемуся лицу; когда же из его груди вырвался мучительный, нечленораздельный стон, стало очевидно, что сраженный неприятной новостыо глава «Всеобщей филантропической инициативы» отчаянно борется с апоплексическим ударом, который, ввиду более чем солидной комплекции финансиста, мог легко повлечь за собой самые непредсказуемые и роковые последствия.

Оглушительный раскат грома до самого основания потряс роскошную виллу, как бы вторя хриплому возгласу «крах» -

единственно вразумительному слову, в которое оформились бессвязные звуки, срывающиеся с искаженных судорогой губ господина коммерческого советника: из телеграммы явствовало, что паника, внезапно вспыхнувшая на фондовой бирже, в течение считанных минут поглотила почти все его состояние...

Не способный шевельнуть ни рукой ни ногой, не говоря уже о том, чтобы более или менее трезво осмыслить ситуацию, господин Хинриксен невидящим взглядом уставился прямо перед собой, и тут - о чудо! - ему явилась сотканная из света и, по всей видимости, принадлежавшая его бессмертной душе длань, которая, как когда-то в Вавилоне на пиру царя Валтасара, начертала на стене огненные письмена: «Tat twamasi - ты есть все! Всеобщая филантропическая, выше нос! Чуешь, откуда ветер дует?» - и сей же миг бесследно растаяла в воздухе...

И вот чудесное озарение посетило господина коммерческого советника: снабженный поистине неограниченными полномочиями на все случаи жизни, он на протяжении многих лет являлся, в сущности, единовластным распорядителем гигантских сумм - это были вклады и пожертвования, внесенные в фонд его благотворительной фирмы в пользу сирот, нищих и одиноких, всеми покинутых стариков, - но с течением времени настолько привык к финансовой поддержке этого огрохмного капитала, что даже как-то забыл о его существовании.

А ведь достаточно было пометить кое-какие фондовые счета задним числом - маленький безобидный бухгалтерский маневр, - и тяжелые последствия биржевой лихорадки ложились уже не на утомленные непосильной ношей плечи директора «Всеобщей филантропической инициативы», а плавно перераспределялись на всех без исключения подопечных вверенного ему фонда.

- Ну конечно! Какого рожна я голову-то себе морочил! Это ж как дважды два: «Tat twam asi»! Ведь вся эта нищая братия, обретающаяся в ночлежках, богадельнях и сиротских приютах, - это я сам! - хлопнув себя по лбу, ликующе возопил господин Хинриксен. - К тому же внешний мир не более чем иллюзия! Хе-хе-с! Вот уж не думал не гадал, что эта индийская белиберда таит в себе настоящий кладезь бесценной премудрости! - И все еще под

впечатлением открывшейся ему истины, изумленно добавил: - Особенно этот трюк с «Tat twam asi»! Это же просто гениальный ход, с ним такие аферы можно проворачивать, которые никакому Шиве не снились!..

И вот так же внезапно, как налетела, гроза кончилась, сквозь последние, уносящиеся вдаль тучи весело проглянуло золотое светило и над похорошевшей, омытой струями дождя землей нежным, трепетным нимбом воссияла радуга.

Остановив пробегающего мимо слугу, воспрявший духом финансист, довольно потирая руки, отдал приказ:

- В честь старины Матсиендры немедленно заморозить бутылочку шампанского!

Отныне господин коммерческий советник Куно Хинриксен даже в самых сложных ситуациях оставался «хозяином положения» и до конца своих дней гордо называл себя убежденным приверженцем индийской веданты.

Армейские медики сбились с ног, пока прооперировали всех раненых из Иностранного легиона. Ружья у аннамитов были до того скверные, что сквозные ранения практически отсутствовали - почти все пули если уж попадали, то так и оставались в телах бедных легионеров, и без серьезного хирургического вмешательства извлечь их не представлялось никакой возможности.