Ратные подвиги простаков - Андрей Никитович Новиков

пироги, начиненные жирной снедью, и запивая их мелкими глотками крепкого чая. Бывал Барабуля у Соковых в очередные дни выхода и отдыхал там от редакционной суеты, будто бы переносясь в отдаленное феодальное прошлое: Соковы питались обильно, говорили тихо, предоставляя своим многочисленным гостям возможность на покойную усладу и добротную леность…

…Карикатура, рассмотренная Барабулей, восстановила в памяти все, что вело его к сближению с Прохором Матвеевичем.

— Диалектика подтвердилась! — воскликнул он.

Обработав заметку и сдавая в производство художественное оформление к ней, Барабуля снял очки, протер стекло носовым платком и ввиду приближения вечернего времени отбыл к Соковым.

Супруги Соковы пили крепкий чай и весьма обрадовались появлению Барабули. Они в один голос стали приглашать его к столу.

— Нет, погоди! — приподняв руку, ответил Барабуля. — Маленький факт, Прохор, лично для тебя.

— Подавай этот факт, — обрадовался Соков.

— Первым долгом — твоя пятерня!

Прохор Матвеевич торопливо пожал протянутую Барабулей руку, привставая со стула.

— С этого дня я принял твою личную дружбу, — отметил Степан. — А вот тебе и факт!

Барабуля обхватил Прохора Матвеевича за обширную талию, и они троекратно облобызались.

— Твоя личность завтра местной прессой будет опаскужена. Понял? — засвидетельствовал Барабуля, приняв чашку чая из рук Прохора Матвеевича.

— В каком обличии? — полюбопытствовал Соков порядка ради.

— В обличии рыцаря, который громко произносит однозвучное слово.

Прохор Матвеевич, покойно относясь ко всем событиям вообще, на этот раз немного потревожился за основную частицу собственной физиономии.

— Нос испохабили али в норме? — справился он.

— Фигурально все в натуре, только бумагами тебя повсеместно обложили, — разъяснил Барабуля,

— Ага! Бумагами — это ничего. Рыкова вон, я видел, в столичной прессе тараканами к земле приложили, — облегчился Соков участью бывшего всесоюзного предсовнаркома.

Отблагодарив гостеприимного друга за питьевое удовлетворение, Степан Барабуля поздно ночью отбыл на собственную квартиру. Он был обескуражен и поражался благодушию человека, только что возведенного им в свои собственные друзья.

…Проводив Барабулю, Прохор Матвеевич, для приятного охлаждения вспотевшего тела, распахнул окно. Обдало свежим августовским воздухом и влажным запахом речной растительности. Прохор Матвеевич расстегнул ворот рубашки, обнажив для проветривания широкую грудь, что, вопреки медицинской логике, совершал он после каждого распития вечернего чая.

Он подошел к окну и устремился на безоблачное мраморное небо. За отчетливым очертанием похолодевших от ясности звезд Прохор Матвеевич в первый раз обнаружил таинственность и порожнее пространство. Маломерным шагом промелькнул метеор, мгновенно испустившийся искрящейся нитью.

— Так промелькнет жизнь! — вздохнувши, произнес Соков.

— Али, Проша, под ложечкой засосало? — встревожилась Клавдия Гавриловна, знавшая единственный недуг мужа…

— Это я, Клашенька, про звезду, что с неба скатилась: истекла жаром, а все равно следа никакого не оставила.

— А может, Проша, и обнаружится когда-либо след: так вот в зиму все следы снегом занесет, а как придет весна, истлеет от солнца снег, ан тропинки-то и выступят на прежнем месте.

Простое слово жены польстило Прохору Матвеевичу, и он, подойдя к ней, поцеловал ее в лоб.

— Доброе у тебя сердце, Клашенька!

— А пошто, Проша, злостью сердце изнурять? — заметила Клавдия Гавриловна, раздобревшая пышностью лица от нечаянного поцелуя. — Злобою обожжешь человека, а ему нужно только тепло…

Прохор Матвеевич просветлел и благодарным взором посмотрел на жену.

— Ласка, Клашенька, утепляет сердца людей, — это верно. Только вот время пришло ледяное: чую, не разогреть нам с тобою охладевшей планеты.

От собственных умиленных слов Прохор Матвеевич вздохнул и, позевавши, загородил рукою рот. Он закрыл окно и, опустившись на стул, стал раздумывать о том, отчего так охладились одиночные людские сердца.

Покойное сердце Прохора Матвеевича, однако, не тревожилось за предстоящие перспективы общественного будущего. Он мыслил конкретно, придавая мысли о предметах особый философский оттенок. Прохор Матвеевич уважал предметное накопление в полновидной обстановке, показав особый род персонального восстановителя. Предметное накопление утверждало его покой и обогащало упроченное им предприятие, излучаясь, как солнце, утепляющее людское благосостояние.

Противоположностью Прохору Матвеевичу в деле хозяйствования оказался его личный друг и заместитель по директорству — Марк Талый. Подводя итоги месячных накоплений, Марк опорожнял накопления на дальнейшее целеустремленное расширение оборотов.

— Надо, чтобы колесо не кружилось впустую: пускай в истории остаются утолченные пласты, — говорил Талый.

— Друг мой! — взывал Прохор Матвеевич. — Если, к примеру, разорвать солнце и наделить каждого по кусочку, то, пожалуй, через час не осталось бы места, где обогреться.

Марк Талый особым натиском бесперебойных рассуждений перепутывал карты равномерного мышления Сокова, и последний, потерявши основную нить, не умел противоречить ему в дальнейшем. Одиночный разум Прохора Матвеевича, склонный к узкой практике последовательного обогащения, на дальнейшем этапе следования оказался предельным. Логика времени требовала торопливого размаха, а не тихого оседания. Марк Талый был подлинным представителем течения, которое ставило задачу тематической поспешности как цель производственной ударности как средства.

Общая людская поспешность обгоняла тихий ход Прохора Матвеевича, обложив его, таким образом, тесным кругом и питаясь иногда из источников его последовательных накоплений. Образно отображая значимость бережливой расчетливости, последовательное накопление представлялось Прохору Матвеевичу громадным ворохом сыпучих тел, на вершине которого восседал он. Но он не замечал, как поспешные люди, окружая тесным кольцом тот ворох, отгружали сыпучее тело снизу. Вершина оседала, угрожая усадить героя постепенности на голое место.

Временами, правда, Прохор Матвеевич снова восходил на вершину постепенности, однако непреложный закон логики снова одолевал его. Как-то раз он воспротивился общему стремлению по части возведения гигантской постройки общедоступной бани. Он привел обоснованные доводы, что пропускная способность имеющейся бани (уже раз отремонтированной им) полностью удовлетворяет спрос и для ее повторного ремонта нужны только незначительные подпорки. В качестве подтверждения своих доводов Прохор Матвеевич приводил неопровержимые факты: в низинах Талый-Отстегайска около тысячи рабочих домов, по случаю провислости маточных перекладин, имеют подпорные столбы. Причем по прочности подпорки переживают сроки новых сооружений, ибо стоят подпорочные столбцы торцом, тогда как перекладины лежат плашмя. И баня, отремонтированная вторично по его способу, имела намерение стоять долгие годы, выполняя несложные функции в качестве телесного облегчения горожан, если бы не произошел случай, сконфузивший столь почетное предприятие.

Услугами бани, ежедневно по утрам, пользовался товарищ Кленов — начальник краевого административного отдела. Товарищ Кленов приобрел соответствующий абонементный лист на определенный номер и пользовался в том номере подпоркой, приспособив ее для соответствующих гимнастических номеров и физкультурных упражнений. Ввиду того, что товарищ Кленов обладал могуществом упругого корпуса, подпорочный столб не выдержал тяжести, вывернулся на третьем упражнении, а обвалившийся потолок придавил товарищу Кленову правую руку. Таким образом, Кленов был возведен в степень инвалидности на пенсию социального обеспечения, а Прохор Матвеевич лишился возможности на предмет дальнейшей подпорочной аргументации.

Информационное сообщение о сем случае в профессиональные организации, а