Ратные подвиги простаков - Андрей Никитович Новиков

математическую соразмеренность техники. В искусстве произвольное движение: черты проложены замертво, а образ оживлен…

Дальние предки задвигались в воображении Прохора Матвеевича, и их неторопливая образность отдаленной тенью прошлого будто бы покрывала его тихие шаги.

— Клашенька, подложи-ка в самоварчик угольков, — спохватился он.

Однако пузатый никелированный самовар уже давно пыхтел на столе, испуская клубящийся пар в мелкокалиберные отдушины, и озабоченность Прохора Матвеевича оказалась напрасной. На расцветистой конфорке разместился объемистый фаянсовый чайник, приглушенный крышкой для густого настоя и крепкого ароматного запаха.

— Мы, Марк, только что откупорили банку маринованных грибов. А грибы эти — знаменитость в своем роде, — похвастался Прохор Матвеевич.

Марк откашлялся и, по случаю пробудившегося аппетита, ничего предосудительного против потребления грибов не обнаружил.

— Чем же грибы твои знаменательны? — из-за любопытства спросил Марк, готовый к поспешному их истреблению.

— Тем, что собирал их столичный житель — сочинитель объемистых книг. Чудной человек, скажу тебе: по грибы путешествовал восемь дней, а весь сбор продал мне чохом за четвертак.

— Толстовец, должно быть, — безразлично заключил Марк.

— Именно! — обрадовался Прохор Матвеевич. — В полной мере подражатель графу.

«Сочинитель объемистых книг», в самом деле, оказывается, троекратно рассказал Прохору Матвеевичу о том, как, приняв графа по его упрощенному виду за мужика, одна дама предложила ему пособить ей поднести к вагону багаж. Граф просьбу выполнил и, получив в награду пятачок, долго оберегал его как трудовое приобретение.

— Теперь ты понял, почему я тебе продаю грибы? — осведомился при продаже грибов «сочинитель объемистых книг» после сообщения о графе.

— Вестимо! — ответил ему Прохор Матвеевич. — Если ты превосходишь графа по простоте, то быть тебе превосходным и по могуществу.

Польщенный «сочинитель объемистых книг» отблагодарил Сокова продолжительным пожатием руки и своевременно отбыл в столицу. Эти грибы и лежали теперь на столе, и Прохор Матвеевич допытывался у Марка, понятно ли ему, чем они знаменательны.

— Грибы все равно есть материя, — неопределенно ответил Марк. Усевшись в конце стола рядом с Галиной Павловной, Марк невольно обратил внимание, как неторопливой походкой уверенно шагала Клавдия Гавриловна, подававшая на стол всевозможные блюда с вкусно пахнувшей домашней снедью. Она постепенно пополняла стол яствами собственных заготовок, медленно повелевавшая мускулистой рукой исключительной белизны и пряной таинственности.

На столе, кроме знаменательных грибов, оказалось еще свыше десятка маринадов и солений — непосредственных домашних заготовок, — дар искусной хозяйской руки Клавдии Гавриловны.

Марк неожиданно присмирел перед обликом питательных злаков, пробудивших томительную усладу.

— Отведай-ка, Марк! — предложил Прохор Матвеевич. — Сам Михаил Иванович на страницах столичной прессы отдал большое предпочтение овощам. Он обижался, что нет на пролетарском столе полного овощного обилия.

Кроме обилия домашних заготовок, в качестве отменных блюд на столе имелась семга, нарезанная тонкими ломтиками накрашенных дамских губ, а равно и слои провесной ветчины — ленивой услады тоскующих в ожирении людей.

— С грибов, что ли, начнем? — спросил Прохор Матвеевич, наливая соразмерные бокалы водки прозрачного янтарного настоя.

— Можно! — согласился Марк.

Они опрокинули бокалы, и Марк неожиданно принялся по первоначальности за творожную пасху: он оказался просто голоден и особым напором опорожнил посудину со сладким яством, стоявшую под рукою.

Галина Павловна нарочито наступила под столом на ногу Марка каблуком, отчего последний вздохнул, но, не придавая значения боли, принялся за очередное близстоящее блюдо — шинкованную капусту.

Тогда Галина Павловна, краснея за обжорство мужа, крепко толкнула его локтем.

— Ты что? — громко спросил ее Марк. Галина Павловна опустила ресницы в тарелку с единственным грибом и из-за стыда коснулась его кончиком вилки.

— Да, грибы превосходные! — подтвердила она, скрывая смущение.

— Теперь можно попробовать и грибков, — спохватился Марк. — Налей-ка, Прохор.

Ел Марк домашние приготовления из овощей, по очереди стоявшие блюда и особое предпочтение отдал баклажанной икре, приготовленной в томате, сдобренной луком и запахом лаврового листа.

— Да, друг, овощи — в полной мере пролетарская еда! — подтвердил Марк, теребя вилкой зернистую утробу выпотрошенных баклажанов.

В конце еды Марк коснулся семги, но вследствие пресыщенности оставил это блюдо в покое, мотивируя свой отказ от семги мелкобуржуазностью последней.

— Сытно живешь, Прохор, — констатировал Марк, допивая чай, имевший рубинный цвет от соответствующего вложения в него вишневого варенья.

— Утепляю, Марк, тело, оттого и сердцем покоен, — похвастался Прохор Матвеевич.

Марк остановил свой взор на Клавдии Гавриловне, протиравшей постепенно опорожненную посуду. Покой и услада, действительно, теплились на ее разрумянившихся щеках, дышавших наливною зрелостью. Привычные руки теребили фаянс, шелестящий под напором сурового тканья.

— Да, Прохор, отепление у тебя в полной мере урегулировано, — признал Марк.

Он был независтливым от рождения, однако нервная дрожь от неусовершенствования личного бытия пробежала по его телу. По это был миг, поспешно отошедший. Марк просто стоял на стыке другого мира, пока что неопознанного, но бредущего и осуществимого.

— Значит, ты, Прохор, не удручен? — снова спросил Марк.

— Чему же удручаться, друг! Если карикатурой, то я даже приготовил багет, чтобы вставить то обличье в обрамление.

— И порыв к самобичеванию тебя не обуял?!

— У меня, друг, есть правильная стезя: не потерять головы, коль без того ум не обширен.

— Нет, Прохор, ты совершенно неисправим. Потревожен ли ты наличием ремизо-бердочной тревоги?

— Тревога, Марк, — штука жуткая, и приводится она по внезапному появлению врага. Тревога порождает испуг массовых людей, я пока что — командир.

— Твоя, друг, философия комнатная, — зевая, заметил Марк. — А, впрочем, быть может, ты и прав.

— Что? В какой это степени? — неожиданно вмешалась в разговор Галина Павловна.

— В части хладнокровия командира, — смущенно произнес Марк.

— А энтузиазм как героика пролетариата, — напомнила Галина Павловна.

— Не натиск нужен, а разумное маневрирование, — заметил Прохор Матвеевич. — Можно ведь бросить искру в пороховой погреб, но зато и сам на воздух взлетишь.

— Возможно, что взрывы лучше производить посредством электрического тока, — склонился Марк на сторону Прохора Матвеевича.

Галина Павловна окинула Марка строгим взором, но последний нарочито ускользнул от ее прямого взгляда.

— Впрочем, в другой раз лучше полететь на воздух, чем барахтаться в топком болоте, — неудачно поправился Марк.

Галина Павловна, хотя и заметила отклонение Марка в другую сторону, но все же одобрила это своей сухой улыбкой, скользнувшей на ее губах: главную опасность она видела на этот раз пока что в соковской философии.

— А может быть, Прохор, ты одумаешься? К твоей бы рассудительности да волевую вспышку! — бормотал Марк, одеваясь для отправки домой.

— Боюсь, как бы от натуги не взорваться, — пошутил Соков. Галина Павловна планомерным напором за полу пальто оттянула Марка, склонного к долгому распрощанию, от соковского парадного входа, и они молча побрели по тоскливым улицам.

…Ночной мрак заползал в ухабы, взрытые конским копытом и вывороченные увесистой подошвой сапог досужих горожан.