Словацкая новелла - Петер Балга

его, моего солдатика, а я никак не могу дождаться его, как его дождалась война…

— Я вернусь, мама, не плачьте!

Вернусь… Ушел… и до сих пор не вернулся. Мальчик впервые обманул меня. Намеренно? Я буду высматривать его, пойду искать на край света, найду его могилу, соберу кости, принесу домой и похороню их… Он будет дома, со мной, надо торопиться к нему.

— Мама, вы меня не слышите?

Слышу, доченька, только, притворяюсь, будто не слышу. Хочу еще минутку побыть с ним. Погоди, девонька, сейчас я с ним разговариваю, он здесь как живой.

— Я знаю, вы опять разговариваете с ним, точно нас здесь нет, с нами вы столько не говорите. Мы все время одни… Хоть бы отец был дома! А то вы дома, с нами, и все-таки вас нет, вы днем и ночью с ним, во сне повторяете его имя. Мама!

Я должна была бы пожалеть тебя, доченька, но не могу оторваться от него, он остался бы совсем один, я сержусь на каждого, кто хочет его у меня отобрать, ни на минутку его не отдам. Если он жив, то, быть может, имеет только меня, а если умер, то наверняка имеет только меня. Я потеряла его, дочка, и потому люблю больше всех, ведь никогда он уже не будет со мной, я всего-навсего покинутая сумасшедшая мать… Мне все не верится: неужели он и вправду никогда больше не будет со мной?

Город затих; они всегда приходят в тишине, ее создали их ноги, что шумят, как вода, и этот шум — тишина, которую можно услышать, в этой тишине звучат голоса — одинаковые и невнятные, в этом шуме можно разобрать только несколько слов. Печаль. Конец. Тщета. Глупость. Бесчеловечность. Гибель. Еще долго, еще несколько лет будут они шагать и молчать, и работать, работать; сначала сражались, а теперь будут работать, сначала разрушали, а теперь будут строить. А жить? Мужчины, когда вы будете жить? Ладно, пусть вы сами не хотели жить, но зачем вы отняли жизнь у моего сына — ему еще хотелось жить… В тишине их шаги слышны издалека, их много, уйма войск марширует в глубокой тишине. Тишина такая потому, что по городу шагают солдаты без оружия, без поясов, без музыки, без орденов, без песен, опустив головы.

— Мама, сегодня через город пройдет целая дивизия. Дивизия… Так называются парни, много красивых парней в военной форме. И моему мальчику дали другую мать — казарму, много матерей: роту, дивизию, армию, войну и смерть! Нет, вы не матери, а мачехи, вы позволили уничтожить наших ребят, сами уничтожили их!

Одевайся, девонька, слышишь, ты должна посмотреть на них… Они уже около кирпичного завода, уже слышны их шаги…

— Я не пойду, мама, мы напрасно ходим туда и жалеем их. Нам это не подобает. Что о нас подумают люди, и он… Вы не знаете, что бы он на это сказал, может, мы жалеем его убийц. Он не может быть там, среди них!

Жалость не может быть напрасной, дочка. Я жалею солдат; он солдат, а я его мать.

— Вы отлично знаете, что его нет среди них, да если бы и был, как вы найдете его в такой толпе?

Не бойся, дочка, любовь подтолкнет нас друг к другу. Если он среди побежденных, нет для него другого места, кроме моего сердца. Если он победитель, мертвый победитель, — я живой памятник на его могиле. Кто скажет, где мой мальчик? Не хочу знать, победитель он или побежденный, хочу лишь, чтобы он существовал.

— Для него, для него!.. Но он…

Девочка расплакалась. Я должна быстро одеться, они уже вошли в город, через несколько минут их поведут по площади, конвоиры будут кричать, собаки лаять, но их походка будет все такой же шаркающей, она будет все громче взывать о тишине.

— Мама, это ужасно, вы сами знаете.

Никто не знает, дочка, никто ничего не знает. Война перемешала людей, рассудки, языки — Вавилон, в мире нет ничего, кроме Вавилона, но и тот разрушен. Жив он? Убили его? Никто не знает, доченька. Земля поглотила людей вместе с Вавилоном, никто о них ничего не знает, а мертвые даже не расскажут, где находятся, даже не знают своего имени. Живые условились с мертвыми молчать. Я должна поторопиться. Ты слышишь, как страшно они молчат? Так громко молчать могут только живые, которые несут на плечах мертвецов и боятся, как бы они не упали, не разбились, боятся рассердить мертвых…

— Вы опять начинаете, мама… Надо идти…

Хорошо, доченька, пойдем, две пары глаз больше увидят, я знаю, ты тоже ждешь его, ведь это твой брат, пойдем, дочка… Отец тоже мог бы всматриваться. Отец… Он еще ни разу не был дома в такое время, когда их ведут, не слышал этой тишины.

— Пойдем, мама, но обещайте не плакать на людях.

Плакать… Пообещай, дочка, не выходить замуж, не умереть, пообещай — и проклянешь свое обещание, не сдержишь его. Я всегда плакала при виде солдат, плакала, даже когда солдаты пели; может, они тоже хотели бы плакать, но им приказали петь. Солдатам никогда не приказывают плакать. Девушки смеялись бы над ними, командиры ругались бы, плач солдат заглушил бы команду, в слезах солдат утонула бы война.

— Плачьте дома, на Главной улице вы не должны плакать, не должны надевать туда черное платье. Он очень печален, ваш плач, мама, он страшен, люди…

Я знаю, люди возмущаются: по городу ведут  у б и й ц, а я плачу, знаю… Оставь меня, я не могу не плакать и черное платье надену; если я перестану плакать, я умру. У меня нет… не помню, когда я носила какое-нибудь другое платье, не черное. Первым солдатом, которого я увидела, был мой отец, и тогда же я видела его в последний раз, но на его могилу я ходила каждый год — сначала пешком, затем поездом, на могилу ходят в черном платье. Потом я вышла замуж, родился твой брат, сейчас он мог бы уже жениться, но он принес сундучок, черный сундучок с белой надписью — на нем было написано его имя, как на памятнике, — и ушел. С тех пор я его не видела. И ты будешь носить черную одежду, дочка, ведь он твой брат, мы будем вместе отправляться на его могилу, только не будем знать, куда идти, не найдем ее. У неизвестного солдата нет могилы. У тебя еще нет черного платья? Верно, еще нет. Это хорошо, доченька, но тебе придется его купить… раз его убили… придется…

— Я не