Аргентинец - Эльвира Барякина

— А ты зачем приехал? — спросил Клим.

— Мир посмотреть. Если бы меня демобилизовали, я бы так и застрял в Йоркшире. А чего я там не видал?

Они целыми днями разговаривали: Клим рассказывал об Аргентине, Эдди — о химических атаках под Ипром, о том, как чудом избежал отравления, потому что в день, когда немцы обстреляли их минами с какой-то ядовитой дрянью, его послали в тыл за почтой. Эдди вернулся — а вся рота ослепла: читать письма некому.

Этот парень родился в тот же год, что и Нина, и он ничего не видел в жизни, кроме войны. Ему было странно, что Клим не хотел записываться в Белую армию.

— Ты же ненавидишь большевиков — почему ты не хочешь воевать с ними?

— Это не моя война.

— Если каждый будет думать, как ты, большевики победят.

— Теперь уже все равно.

Детей было жалко. Какое будущее ждало долговязого Федю? Юру, который никогда не расставался с ржавой косой? Вечно сопливую Жанку и большеголовую Пиявку? Они воровали у крестьян, были биты, сами постоянно дрались между собой, причем Федя особо жестоко лупил девчонок — чтоб уважали.

Когда Клим был маленьким, он всегда кидал монеты шарманщикам, которые водили по дворам детей и животных. Весть о щедром прокурорском сынке разнеслась по округе, и нищие стали изводить Клима. Отец выдрал его и на две недели лишил карманных денег.

— Жалость — не только постыдное, но и вредное чувство, — говорил он, прохаживаясь взад-вперед по кабинету. — Ты дашь шарманщику гривенник, он его пропьет, а назавтра опять придет к тебе под окно клянчить. Тем самым ты отвращаешь его от созидательного труда.

— Он мальчика своего накормит! — протестовал Клим. — Ведь он должен его кормить, а то мальчик с голоду умрет!

— Вот и правильно, что умрет. Иначе он рано или поздно попадет в тюрьму — с таким-то воспитанием.

Отец таскал Клима в острог и заставлял арестантов рассказывать о том, как они стали преступниками. Почти все истории были одинаковыми: нищета, побои, ненависть несчастного звереныша к сытым и богатым.

— Видишь? — усмехался отец, кивая на чахоточного убийцу в сером халате. — Ему добрые люди милостыню бросали, не дали ему подохнуть, а он вырос и купца зарезал. Хорошо это?

Иногда Клим рассказывал детям сказки или показывал карточные фокусы: в планшете у Эдди оказалась колода карт — правда, с непристойными картинками. Пиявка смотрела на Клима влюбленными глазами:

— Как ты это делаешь? Ты что — колдун?

Ночью она укладывалась спать рядом с Климом:

— Я с тобой полежу. Мне сны дурные снятся: ты толкни меня, если буду кричать.

— А что тебе снится?

— Да так… Разное.

Потом Федя сказал, что у Пиявки всю семью расстреляли.

— Кто?

— А черт его знает.

Сперва Клим не мог понять, почему беспризорники — сами вечно голодные — делились с ними едой.

Дело было не в карточных фокусах и не в аэропланах. Любым детям нужны взрослые, которые будут смотреть на них с интересом. В детстве Климу казалось, что отец его ненавидит, и из-за этого был глубоко несчастен. А этих малолетних преступников ненавидел весь мир, и если кто-то не гнал их, ждал от них хлеба, а не пакости — это уже было чудом.

— Выздоравливайте быстрее, — говорила Жанка, — а то мы на зиму в город перебираемся. У нас хорошее место есть над заводской котельной: там прямо рай. Можете жить с нами, а если облава нагрянет, вы скажете, что мы ваши дети. Нам, главное, в сиротский дом не попасть, а то вмиг с голоду подохнем — там ведь не кормят.

Легко сказать — «выздоравливайте». Завернули холода; Клим и Эдди кутались в старинные гобелены — оба обросшие бородами, худые, лохматые. И уже непонятно было, отчего по утрам так трудно заставить себя подняться — от затянувшейся болезни или от голода. Все время, ежеминутно, им хотелось есть. Клим обшарил весь дом, весь парк в поисках съестного. Только на верхушке хилой рябины висели необорванные ягоды, но как их достанешь, если ветки слишком тонкие — туда даже Пиявка не доберется? А у самого настолько мало сил, что нечего и думать сломать дерево.

Камин в розовой комнате топили остатками мебели: лак и краска жутко воняли, от дерева шел густой бурый дым, но так удавалось сохранить тепло на ночь. В поисках продовольствия дети уходили все дальше, приносили все меньше. Федя стал зол и задумчив и уже не интересовался аэропланами.

— Они нас бросят… — сказал Эдди, когда угрюмый Юра принес им на двоих заплесневелую горбушку и тут же исчез за дверью.

Клим и сам это понимал: давеча Пиявка долго плакала и отказывалась объяснять, в чем дело. Они, верно, посовещались и решили податься в город: двоих взрослых им было не прокормить.

Клим прикидывал, что до города будет верст пятнадцать: если что-нибудь придумать с обувью, то можно дойти. Но Эдди не мог ходить: его ноги покрылись коростой и любое движение причиняло ему боль. Остаться — значит вместе умереть с голоду, уйти — значит бросить Эдди на верную смерть.

Вечером дети не вернулись — надо было принимать решение. Эдди то говорил, что дня через два-три он сможет подняться, то просил пристрелить его.

— Заткнись, ради бога, — морщился Клим. В голове роились фантастические планы: добраться до города и упросить людей привезти Эдди… Как же, погонит кто-нибудь лошадь по прифронтовой полосе за никому не нужным англичанином!

Было слышно как по железной дороге проносились поезда — в двух шагах от усадьбы. Но кто остановится, чтобы подобрать двух раненых? Даже если встанешь на путях и будешь отчаянно махать руками, тебя просто сшибут и поедут дальше.

Именно этого Климу больше всего и хотелось. Надоело всё… Бороться стало не за что.

Спасение приехало к Климу и Эдди на танке. Огромный стальной ящик в заклепках снес ворота и подкатил к крыльцу. Гарь, лязг гусениц, на засыпанной снегом дорожке — черные ребристые следы. Из гремящего нутра выбрался человек в британской форме.

— Парни, тут наверняка есть печка! — заорал он по-английски и побежал к крыльцу. Следом из танка выбрались еще пятеро.

Эдди не мог поверить своему счастью — это были те самые ребята, которым он помогал устраивать показательный танковый бой для новороссийской публики.

— Откуда вы тут взялись? — спросил он, когда его понесли к танку.

Капитан Прайд объяснил, что английский поезд передвигался вместе с Добровольческой армией. По мере надобности танкисты спускали машины с платформ и гоняли красных. Танки наводили ужас на недавно мобилизованных деревенских мужиков, и серьезный бой приключился только один раз. Красные дрались с таким остервенением, что англичане диву давались: ну нельзя же с одной винтовкой на броню лезть! Столько людей положили… Потом из рассказа пленных выяснилось, что это были курсанты из Твери: их убедили, что танки у белых поддельные — крашенная под цвет стали фанера, ткни штыком — она и развалится.