Бенкендорф. Сиятельный жандарм - Юрий Щеглов

— На тебе все. Смотри. Действуй с Илларион Васильевичем согласно. Брату большой воли не давай. Ты с Васильчиковым в ответе, а не он. Помни: на тебе все!

Коляска развернулась, и ее затянул серебристо-пыльный полог.

Государь будто чуял то, что пока было скрыто временем. У него, правда, отношения с семеновцами особые. С одной стороны, его многое привлекало, с другой — отталкивало. Среди усачей мелькали лица тех, кто принимал участие в событиях одиннадцатого марта. Караул семеновцев сменил караул от конной гвардии внутри Михайловского дворца. Александр, тогда еще великий князь, назначил командовать им вне очереди поручика Полторацкого, который молился на него, как на икону. Преображенцев тоже убрали частично из покоев несчастного императора. Однако первую скрипку в оркестре палачей исполнил третий батальон — надежда и опора великого князя Александра. Нет, недаром Наполеон окрестил его византийским греком. Тонкости и хитрости ему и в молодости было не занимать. Получив нагоняй от государя Павла Петровича в присутствии солдат и офицеров, которые приняли упреки и на свой счет, великий князь отправился на гауптвахту, где сидел ни за что генерал Эмме, и велел пустить к нему супругу с маленьким сыном. Бенкендорф отлично знал, что такой поступок не останется незамеченным. Семеновцы понимали, к чему клонится дело. Да и как не сообразить! Когда полковой адъютант по распоряжению самого генерала Депрерадовича уже в строю раздал патроны. Сам совал в руки! Такого события никто не помнил. Чтоб полковой адъютант?! Однако полковые адъютанты в ту зловещую ночь все дело и обделали. Без преображенца Аргамакова не проникли бы в спальню, кавалергард Евсей Горданов, яростный ненавистник Павла, суетился не меньше, возникал то здесь, то там. Но все-таки без семеновцев ничего бы не получилось. Однако среди прямых убийц царя семеновцы отсутствовали — ни Ящвиль, ни Татаринов, ни Скарятин, ни Горданов под началом великого князя не служили. Основную солдатскую ударную силу составили первый и третий Семеновские батальоны. Конногвардейские, кавалергардские и измайловские офицеры действовали без своих солдат. Семеновцы пропускали, семеновцы закрывали глаза и затыкали уши. А кто не желал гибели государя — терялся от страха вроде капитана Пейкера или капитана Воронкова. «Рунд мимо, пройти рунду!» — вполголоса восклицали семеновцы. Они первые провозгласили «ура!» новому императору. Преображенцы все-таки ответили безмолвием. Поручик Ридигер штыками преградил путь императрице к телу мужа. А в то же время солдаты с ружьями наперевес бежали за каретой нового императора к Зимнему. Он не оставил брата Константина с матерью в Михайловском. Вдруг кому-то придет мысль их рассорить? Как-никак, отец скончался, и при весьма понятных обстоятельствах. Вдобавок великий князь Константин — вылитый государь, особенно профилем.

«Ну как тут быть?» — подумал сейчас Бенкендорф, невольно вспомнив события двадцатилетней давности и последний приезд императора Александра в Семеновский полк. Нет, в интуиции государю не откажешь. Он шел будто ощупью, но в каком-то, похоже, известном направлении. Влиянием одного Аракчеева сие объяснить нельзя. Император не единожды доказывал самостоятельность собственных поступков. Недаром он упомянул о великом князе Михаиле. Дружба между ним и Шварцем укреплялась с каждым днем — если не утром, то к вечеру или даже ночью великий князь в полку. Честность Шварца очень нравилась, при всеобщем-то российском воровстве. Великий князь подарил семеновцу лошадей, карету, мундир, шпагу, приглашал в гости и на прогулку. Шварц воспринимал покровительство бригадного командира как одобрение мерам. Недаром в павловские времена семеновские флигельманы любили повторять:

— Где нет строгости, там нет службы.

Бенкендорф спустился на первый этаж, где ждал фельдфебель.

— Ну что там стряслось? — спросил Бенкендорф. — Да не дрожи! Не трусь! Сядь, успокойся. Суриков, дай воды!

Суриков — мигом в каморку и со стаканом к Палею.

— Садись, коли велят.

У Палея стучали зубы о край стакана. Когда цоканье; немного стихло он сказал:

— Первая рота первого батальона, ваше превосходительство, заявила на вечерней перекличке претензию. И в десятом часу собрались в коридоре, требуя к себе капитана Кошкарева!

Рота его величества! Не может быть?!

— Рота его величества? Не может быть! — повторил вслух Бенкендорф. — Ружья под замком?

— Как положено, ваше превосходительство!

— Да разве это бунт? Так, недоразумение.

— Нет, бунт! Беды не миновать. Шумят сильно и кулаками махают. Идти отказываются по отделениям. Кричат: долой полкового командира! Измучил наше тело, измытарил душу. Капитана Кошкарева плохо слушают. А уж чего дальше вытворили — не могу знать! Я сюда кинулся. Извозчика распряг. Может, и до смертоубийства дошло.

— Хватит врать, Палей. Какое смертоубийство?! С чего?!

— Шумят сильно, ваше превосходительство.

— Да из-за чего весь сыр-бор? Я давеча был в полку: все тихо.

— Сами знаете, из-за чего, ваше превосходительство. За ружейной смотреть надо. Там замок — пальцем своротишь.

— Ладно. Возвращайся в казарму. Никому ни слова, что здесь был. Ясно? Поймают — выручу.

Он догадывался, из-за чего вышла история. Шварц, конечно, зверь. И неумный зверь. Охотник до тиранства. Грибовский докладывал Бенкендорфу, что семеновцы ропщут. Капитан Сергей Муравьев-Апостол на заседании тайного общества рассуждал о тяготах солдатчины, предрекая легкость, с которой они возмутятся, когда терпение лопнет:

— Сколь долго не лопается терпение — прямо удивительно.

Князь Трубецкой — надменный Рюрикович, мечтают щий первенствовать где угодно и в чем угодно, раздраженно бросил:

— Солдаты наши — ангелы небесные. Побежденные французы менее смекалисты и образованны, а пользуются большей свободой. Наш забит, зачумлен, голоден, с болячками на верхней губе от ядовитого клея — и молчит. Раб! Какой-нибудь неаполитанец или гишпанец давно бы приколол ротного! Нет, наш солдат — ангел.

Нынче и покажут, какие они ангелы! Но Шварца он согнет в дугу. Из-за него вся катавасия. Меры не знает, а великий князь потворствует. Он ахнет кулаком лошадь по морде — из нее дух вон! Стеснять семеновцев глупо. Тут равновесие надо искать. Как он еще в мае старался найти. Тогда едва ли не первые раскаты грома послышались. Спали солдаты на кроватях, нечего было на нары перекатывать. Пили чай из самоваров — кому мешало? Сукин сын Шварц, аракчеевец безмозглый. Ему в поселениях служить, а не гвардейским полком командовать. Если история наружу выйдет — а она выйдет, — трудно будет собственную правоту доказать. Слабоумный Васильчиков Шварца поддерживать начнет и попытается все объяснить требованиями службы. А здесь тоньше подойти надо. И обоих — долой! Император Александр, конечно, заподозрит заговор. Никогда не поверит, что неудовольствие вызвано жестокостями командира. Сквозь дымку смуты разглядит физиономии Трубецкого с глупыми книжками, Муравьева-Апостола с не менее глупыми рассуждениями, Тютчева с нелепыми республиканскими фантазиями и тронутого умом от исторических занятий молокососа Бестужева-Рюмина.