Секрет каллиграфа - Рафик Шами

В зале послышался сдержанный смех.

— И в самом деле, французский — очень точный язык, — продолжал министр. — У каждого слова свое значение, при том что оно может иметь ряд различающихся стилистически синонимов. И он способен развиваться дальше и обогащаться новой лексикой, вызванной к жизни потребностями культуры. Только такой непрекращающийся процесс омоложения языка и позволит нам идти в ногу с цивилизацией и, более того, участвовать в формировании ее облика. Арабский язык прекрасен, но его словарный запас чрезмерно раздут. Это предоставляет большие возможности поэтам, но создает не меньшие неудобства ученым, в том числе и философам. Вы не хуже меня знаете, что для одного только слова «лев» у нас существует более трехсот синонимов, а согласно Ибн Фарису — более пятисот, для слова «борода» — более двухсот и не меньшее количество для слов «вино», «верблюд» или, к примеру, «меч».

— Но все эти слова вошли в лексиконы, — робко возразил один молодой лингвист. — Мы будем их оттуда вычеркивать?

Министр улыбнулся, словно ожидал этого вопроса, но тут поднял руку семидесятилетний Сати аль-Хурси.

— Молодой человек, — по-отечески обратился он к юноше, — не просто вычеркивать, а помещать в музей и создавать новые, современные лексиконы. Европейцы нашли в себе мужество похоронить мертвые слова, которые давно уже вышли из употребления и только загрязняют язык. А мы со всех сторон окружены трупами! Словари не кладбища. Разве нам нужно больше пяти слов для обозначения такого животного, как лев? Я полагаю, нет. А вы? Двух-трех синонимов к слову «женщина» будет вполне достаточно, столько же к слову «вино». Все остальное — мусор.

— Но что вы станете делать с синонимами, которые ведут свое происхождение из Корана? — поинтересовался седой мужчина с аккуратными усиками — автор нескольких книг по педагогике.

— Все, что есть в Коране, войдет в новые словари, — нетерпеливо оборвал его Хурси. — Никто не покушается на священную книгу. Но так ли уж нам обязательно хранить в Коране пять сотен наименований льва и прочего зверья? Разве это не унизительно для Божественного текста?

— И где это в Коране сказано, что наш язык должен тащить на себе весь этот парализующий его балласт? — поддержал старика министр. — Ученые подсчитали, что словарь современной физики насчитывает около шестидесяти тысяч лексических единиц, химии — порядка ста тысяч, медицины — двухсот. В зоологии насчитывается более миллиона видов животных, а в ботанике около трехсот пятидесяти тысяч видов растений. Я был бы счастлив перевести все это с латыни и транслитерировать арабскими буквами. Но представьте себе, что будет, если все эти слова войдут в наши словари вместе с синонимами! Катастрофа! Поэтому мы должны найти в себе мужество избавить наши лексиконы от избыточных накоплений, чтобы расчистить место понятиям, которые откроют нам дорогу к цивилизации. После такого пополнения наши словари станут необъятны, но полны жизни. Поэтому я попрошу многоуважаемого Сати аль-Хурси назначить комиссию, которая возьмет на себя труд разрешить эту деликатную задачу в течение ближайших десяти лет. — Тут Мансур повернулся к аль-Хурси. — И благодарю вас за мужество.

— Через пять лет я и моя комиссия представим вам новые словари, — удовлетворенно кивнул ученый.

Должно быть, старик вспоминал этот момент и на смертном одре летом 1968 года, через пятнадцать лет после памятного заседания. Жизнь сурово наказала его за высокомерие. Тогда, в пятидесятые — шестидесятые годы, он считался духовным отцом всех арабских националистов. Поэтому верные ученики, прослышав о его неизлечимой болезни, устремились к нему со всех концов исламского мира. Двенадцать мужчин, отсидевшие в тюрьмах в совокупности не менее века. Они достигли высокого положения, каждый в своей стране. В основном, конечно, в результате переворотов и путчей, но это не смущало старика Хурси. Трое из них стали премьер-министрами, двое — партийными лидерами, еще двое — министрами обороны, трое — начальниками секретных служб и остальные двое — главными редакторами правительственных газет.

В тот день они окружили его, как дети умирающего отца, благодарили за все, что он сделал, и превозносили, как могли. Сати аль-Хурси лишь горько улыбался, выслушивая хвалебные речи. Реформа, которую некогда поручил ему Жорж Мансур, не удалась, как и все его начинания. Ни одного слова не вычеркнули они из арабских лексиконов, оставив язык со всеми его тысячелетними недостатками. Его идея образования единого арабского государства также потерпела крах. Арабские страны были разделены как никогда и, вместо того чтобы объединяться, продолжали делиться и множиться. Особенно тяжким потрясением стало для аль-Хурси сокрушительное поражение, нанесенное арабам израильскими войсками летом 1967-го, за год до его смерти. Поэтому лесть учеников была старику невыносима.

— Прекратите! — подняв руку, оборвал он их. — Вы мне надоели. Я ухожу от вас неудачником. Но не один я таков. Или с вас недостаточно позорной войны с Израилем? Скажите, что вы после этого сделали? Может, нашли еще семьдесят синонимов к слову «поражение», вместо того чтобы хоть чему-нибудь научиться на ошибках? Или вы настолько наивны, что не понимаете, чем держится сегодня мировой порядок? Ну хорошо, — продолжил он нарочито ласковым тоном, — тогда скажите мне, милые детки, как это, по-вашему, называется?

С этими словами старик поднял правую ягодицу, сдавил ее изо всех сил и издал такой звук, что его жена вскочила с постели в соседней комнате.

— Ну и как это называется в ваших странах? — усмехнулся аль-Хурси.

Ученики так и не смогли дать ему внятный ответ. Каждый из них вспомнил несколько арабских синонимов к слову «пукать», наиболее употребительных в его стране.

— И вы не можете прийти к согласию в таком простом вопросе? — во весь голос спросил аль-Хурси, перебивая спорящих мужчин. — Как же вы хотите стать единой нацией?

Тут старик рассмеялся так громко, что тут же умер от разрыва аорты.

Когда супруга покойного вошла в комнату, его учеников и след простыл.

— Здесь уже попахивает разложением. — Вот первое, что якобы сказала она, увидев труп.

Но вернемся к тому заседанию, на котором присутствовал Хамид. Тогда у министра культуры были основания сомневаться, что его учитель справится с возложенной на него задачей за пять лет, как утверждал он сам. Жорж Мансур оглядел присутствующих. Мужчины задумчиво качали головами.

— Устарели и методы обучения в наших школах, — продолжал министр. — Мы бьем наших детей, пока они не зазубрят материал, как попугаи. Само заучивание наизусть было бы эффективно в пустыне, однако у нас есть книги, которые сохраняют информацию лучше человеческой памяти. Зубрежка апеллирует к инстинкту подчинения и подавляет инициативу. В результате они могут выучить целую книгу, не понимая ее содержания. Мы должны побуждать детей к тому, чтобы они задавали нам вопросы. В этом и состоит обучение. В следующем году я хочу ввести новую систему, которую я видел во французских школах, где дети усваивают алфавит при помощи осмысленных слов. Он называется «метод цельного слова». — Тут Мансур сделал паузу и с вызовом оглядел своих гостей. — Что касается алфавита, я не из тех горе-новаторов, которые хотят его усовершенствовать ценой уничтожения нашей культуры и нашего языка и предлагают пойти по стопам Мустафы Кемаля Ататюрка, заставившего в свое время турок писать латиницей. Подобные идеи не новы. Изгнанные из Испании в тысяча четыреста девяносто втором году арабы из страха или соображений маскировки тоже пробовали писать по-арабски латиницей. Их шрифт, равно как и соответствующий стиль в архитектуре, носит название «мудахер». Неостроумные шутки такого рода давно уже позволяли себе и французский ориенталист Массиньон, и иракец Галаби, и египтянин Фахми. А теперь еще и ливанец Саид Акиль открывает нам Америку, в очередной раз предлагая цивилизовать нас путем введения латинского алфавита. Нет, латиница не решит наших проблем, а лишь создаст новые, — продолжал министр. — Наш язык являет собой древнее и добротное строение, но кто-то должен его подновить, пока оно не рухнуло. И не надо убеждать меня в том, что арабский не подвержен влиянию времени! Такое можно сказать только о мертвых языках. Быть может, честь сделать первый шаг в этом направлении принадлежит нам, дамасцам. Со следующего года сирийские школьники будут учить только новый алфавит, из двадцати восьми букв. И никакой «ла»! Этому заблуждению уже больше тысячи лет. Пророк Мухаммед был человек, а никто, кроме Всевышнего, не застрахован от ошибок. Поэтому нам нет никакой необходимости обманывать наших детей, презрев здравый смысл. Есть только двадцать восемь букв. Всего лишь небольшая корректировка, но она сделана в нужном направлении.