Секрет каллиграфа - Рафик Шами

В ателье Хамид смотрел на сотрудников отсутствующим взглядом и не ощущал никакого желания работать. Наконец он отправился прогуляться и вернулся домой лишь около полуночи. Жена поинтересовалась, не случилось ли чего-нибудь, настолько бледным и рассеянным он выглядел. Фарси покачал головой и отправился спать.

В первом часу ночи он снова проснулся, прошел на кухню и, взяв листок бумаги, выписал имена тех ученых, с которыми, по его мнению, имело смысл поговорить.

Следующие несколько недель Фарси посвятил поискам союзников в исламском научном сообществе, однако везде натыкался на отказ, порой агрессивный. Один из собеседников посоветовал Хамиду совершить паломничество в Мекку и помолиться там об исцелении своей души. Другой, прощаясь, отказался пожать ему руку. Еще трое отклонили само предложение встретиться, хотя Хамид не успел сказать им, о чем собирается вести речь.

Не в этих ли кругах стоило ему теперь поискать виновника своего несчастья? Все как будто указывало на это, однако даже по прошествии стольких лет полной уверенности не было.

Министр оказался прав. Уже в сентябре, сразу после обнародования проекта реформы и до начала учебного года, по мечетям столицы прокатилась волна возмущений. Фанатики клеймили Мансура и его сторонников «безбожниками», и многие шейхи призывали к расправе над вероотступниками. Президент отреагировал решительными мерами: крикунов схватили и обвинили в подстрекательстве к мятежу.

Протесты прекратились, однако люди продолжали роптать и сплетничать. Судачили в том числе и о Фарси, почему мастер Серани и посоветовал ему ходить по пятницам в мечеть Омейядов. Не столько для того, чтобы помолиться, сколько чтобы показать себя перед уважаемыми людьми города правоверным мусульманином.

Только сейчас, в тюрьме, ему все стало ясно. Уже 10 октября 1953 года, через неделю после введения нового двадцатидевятибуквенного алфавита, одна из мечетей и администрация центрального городского кладбища без всяких объяснений отозвали свои заказы. Хамид отметил это в дневнике, но никак не прокомментировал, потому что не знал тогда недостатка в клиентах. Теперь же, прокручивая в памяти события того времени, он по-настоящему испугался.

Фанатики взяли его на мушку самое позднее в середине пятьдесят третьего года, но никак не в конце пятьдесят шестого или начале пятьдесят седьмого. Его фамилия значилась в выходных данных каждого учебника. То, что они сразу его не прикончили, составляло часть их изощренного и вместе с тем убийственно простого плана. Они не хотели, чтобы он умер как мученик. Сначала они втоптали в грязь его имя, а потом похоронили заживо, предоставив ему возможность ежедневно желать себе смерти.

— Со мной такое не пройдет! — в голос произнес Хамид. — Вы еще увидите, на что я способен.

Зимой 1957 года в тюремной мастерской развернулись большие столярные работы. К концу апреля ждали знаменитого Али Бараке, который вместе с Хамидом Фарси должен был приступить к созданию каллиграфии.

Мастер из Алеппо только что дал свое согласие. С мая и до середины июля заключенные-резчики под руководством Фарси золотили раму.

Начальник тюрьмы аль-Азм ног под собой не чуял от счастья, потому что этот шедевр должен был обессмертить его имя как мецената новой мечети в Саудовской Аравии. Аль-Азм считал себя атеистом, одинаково безразличным ко всем мировым религиям, но только не к чести своего клана и не к уважению родственников.

Теперь он, как никогда, баловал Хамида. С января месяца каллиграф стал ежедневно получать горячий обед из ближайшего ресторана «Аши». Спал Хамид в ту пору на удивление крепко.

Жаль только, счастье его длилось недолго.

В феврале 1958 года Сирия неожиданно для многих заключила союз с Египтом. Начался мрачнейший из периодов ее истории. За одну ночь были распущены все партии и запрещены все газеты. Одна волна арестов следовала за другой.

В конце марта 1958 года аль-Азма сместили с поста директора тюрьмы, и вскоре он сам оказался в заключении. Ему предъявили обвинение в связях с ЦРУ с целью свержения правящего режима.

Прибытия нового начальника ожидали со дня на день.

Хамид чувствовал, как под его ногами разверзается адская бездна. Измученный переживаниями, он едва мог ходить.

Однако Фарси быстро справился с парализовавшим его ужасом и взял себя в руки. Он решил предложить новому директору написать на подготовленной доске какое-нибудь патриотическое изречение и преподнести его президенту в качестве подарка от заключенных. Время цитат из Корана миновало. Саудовская Аравия ненавидела Насера, а тот, после неудачного на него покушения, нещадно преследовал исламских фундаменталистов по всей стране.

Теперь Фарси с замиранием сердца ожидал нового начальника. Он быстро забыл своего прежнего покровителя. Первое время его мучила совесть, но тревога за будущее Лиги и свое собственное быстро взяла верх. Не стесняясь в средствах, он решил идти на все, что могло бы облегчить передачу магистерских полномочий Али Бараке.

Вскоре, однако, Хамида постигло горькое разочарование. Новый директор оказался офицером из крестьян, который едва мог поставить на бумаге свою подпись. Он не скрывал ненависти к книгам и грамотеям, а в каллиграфах видел садистов и извращенцев, стремящихся любыми средствами затруднить человеку чтение. Даже за закрытыми дверями своего кабинета он не снимал черных очков.

Хамид страдал, слыша обо всем этом. Он не спал три ночи подряд, и не без оснований. На пятый день после прибытия нового директора его ожидало самое глубокое падение в жизни.

Выслушав его предложение, новый начальник чуть не лопнул от смеха.

— Миллионы и миллионы патриотов, — сказал он, — боготворят нашего президента Насера, и ему начхать на любовь жалкой кучки крыс из тюремных подземелий.

Приготовленную под каллиграфию доску он велел пустить на дрова. Но и это еще не все. Новому директору тоже были нужны «виллы» для своих любимцев. Поэтому их прежних привилегированных обитателей он отправил в «преисподнюю», то есть в самые обычные камеры. Каллиграфии на стенах комнаты Хамида, равно как и его фотографии, тетрадь и дорогие инструменты, он без колебаний выбросил в мусорную корзину. Заключенным запрещено иметь личные вещи, объяснил начальник. Фарси должен быть счастлив уже тем, что государство кормит его, преступника. Какое искусство может быть в тюрьме? Где такое есть? А? В Швеции? Чиновник не стал дожидаться ответа. Он понятия не имел, где находится эта Швеция. Большинству арабов Швеция или Швейцария представлялись далекими сказочными странами, населенными одними счастливыми людьми.

В то утро телега сборщика мусора, запряженная старым, костлявым мулом, вместе с кухонными отходами, опилками из мастерских и бумагами из канцелярии увозила на свалку забвения бесценные реликвии каллиграфии.

И куда подевались его сорок тысяч лир? У Хамида ничего не было, кроме одежды, когда его провожали в общую камеру.