Петербургские женщины XIX века - Елена Первушина

Во главе монастыря стояла настоятельница, ей подчинялись должностные лица, заведовавшие отдельными областями жизни монастыря: казначея, ризничая (хранительница церковной утвари), благочинная (надзирающая за нравственным состоянием монахинь), эконом, келарь, уставщик (наблюдающий за порядком служб), регент (управляющий хором), свечница, лавочница, алтарница, звонарь, письмоводитель, библиотекарь, рухлядная (заведующая обувью и одеждой), просфорница, трапезная, гостиничная и больничная сестры. Была также должность будильной сестры, она должна была будить монахинь за полчаса до утренней службы.

Церковные таинства (исповедь, причастие, соборование и т. д.) над сестрами осуществлял духовник, назначаемый архи ереем. В духовники монастыря избирался «в совершенных годах иеромонах или выше по чину честного и богоугодного жития, одаренный от Бога духовным рассуждением и прилежный к чтению» Слова Божия и святоотеческих писаний.

Девушки, вступавшие в монастырь, проходили послушничество в течение трех лет (так называемое «время искуса»), далее, если их находили достойными обители, то совершали постриг и давали на первое время монахиню-наставницу. Запрещено было вступать в монастырь замужним женщинам, не находящимся в разводе или имеющим малолетних детей.

В монахини поступали представительницы разных сословий, и все они по монастырским правилам должны были жить одной семьей, не различая звания и происхождения. Однако это не всегда получалось.

В качестве наказаний для нерадивых монахинь применялось удаление от общей трапезы на один или несколько дней, а также перевод с послушания более ответственного и почетного на менее ответственное и почетное или «поставление на поклоны» (требование прочесть определенное количество молитв).

Время монахинь должно было делиться между церковными службами, работой в соответствии со своими обязанностями и чтением Библии и благочестивыми размышлениями. Родственницы монахинь при посещениях допускались в кельи, с мужчинами можно было встречаться только в специальном помещении и под надзором.

Позже, при игумении Валентине, открыли приют для детей-сирот и общеобразовательное училище. При монастыре действовала иконописная мастерская, в которой преподавали в разное время академики живописи Г. И. Яковлев, П. И. Невзоров, И. И. Тихобразов, А. А. Колчин, П. П. Чистяков. Больница монастыря оказывала помощь не только монахиням, но и бедным прихожанам. Во время Первой мировой войны при ней организовали госпиталь.

В конце 1889 года при монастыре учреждена Свято-Владимирская церковно-учительская школа для подготовки учительниц церковно-приходских школ и школ грамотности Петербургской епархии. Для нее построили двухэтажное здание, на первом этаже которого располагались классы и кухня, на втором — церковь.

После революции монастырь был разорен. Настоятельницу и монахинь отправили в ссылку в Башкирию.

* * *

Иоанновский ставропигиальный женский монастырь основан святым праведным Иоанном Кронштадтским в 1900 году на набережной реки Карповки (современный адрес — наб. р. Карповки, 45).

Монастырь задумывался как подворье (представительство монастыря, находящегося за его пределами) к Иоанно-Богословскому женскому монастырю села Сура Архангельской области. В 1903 году монастырь получил статус самостоятельного, названного Иоанновским в честь преподобного Иоанна Рыльского, покровителя святого батюшки.

Монастырь знаменит прежде всего своим великолепным храмом во имя Двенадцати апостолов, построенным в неовизантийском стиле по проекту епархиального архитектора Н. Н. Никонова. В усыпальнице покоятся мощи святого праведного Иоанна Кронштадтского.

В обители проживало более 350 монахинь, работали иконописная, золотошвейная и белошвейная мастерские, типография, лазарет на 10 коек. На территории монастыря были разбиты сад и образцовый огород, с которых сестры ежегодно снимали большой урожай. В печах просфорной выпекались за раз до 1000 просфор для монахинь и прихожан. В 1919 году обитель превратили в трудовую коммуну, а в 1923 году закрыли.

* * *

Кроме того, в Петербурге находились подворья других женских монастырей: Бежецкого Благовещенского монастыря (Тверской губ.) — в 10-й роте Измайловского полка (ныне — 10-я Красноармейская ул.); Покровского Зверина монастыря (Новгородской губ.) — на углу Жуковского и Надеждинской улиц (ныне — ул. Маяковского); Кашинского Сретенского монастыря (Тверской губ.) — на Сампсониевском проспекте Выборгской стороны; Леснинского Богородицкого монастыря (Седлецкой губ.) — на набережной Черной речки в Новой Деревне; Леушинского Иоанно-Предтеченского монастыря — на Бассейной ул., Шестаковской женской общины — на Песках, на углу Старорусской и Кирилловской улиц.

Мещане, небогатые купцы, ремесленники, мелкие чиновники ютились на верхних и нижних этажах доходных домов Санкт-Петербурга. Самым малоимущим из них доставались подвалы и чердаки.

Одним из таких небогатых районов была Коломна, название которой, возможно, происходит от первых жителей этого района — рабочих из подмосковного села Коломенское. К середине XIX века основное население этих мест формировалось не столько по сословному, сколько по имущественному цензу — квартиры здесь были дешевы. Жителями Коломны являлись адмиралтейские служители и работники невысокого ранга, а также мелкие чиновники, ремесленники, провинциальные дворяне, музыканты и актеры, работавшие в Консерватории и в Большом, а позже в Мариинском театре.

В свой повести «Портрет», напечатанной в 1835 году, Н. В. Гоголь так описывает этот район: «Вам известна та часть города, которую называют Коломною… Тут все непохоже на другие части Петербурга; тут не столица и не провинция; кажется, слышишь, перейдя в коломенские улицы, как оставляют тебя всякие молодые желанья и порывы. Сюда не заходит будущее, здесь все тишина и отставка, все, что осело от столичного движенья. Сюда переезжают на житье отставные чиновники, вдовы, небогатые люди, имеющие знакомство с сенатом и потому осудившие себя здесь почти на всю жизнь; выслужившиеся кухарки, толкающиеся целый день на рынках, болтающие вздор с мужиком в мелочной лавочке и забирающие каждый день на пять копеек кофию да на четыре сахару, и, наконец, весь тот разряд людей, который можно назвать одним словом: пепельный, — людей, которые с своим платьем, лицом, волосами, глазами имеют какую-то мутную, пепельную наружность, как день, когда нет на небе ни бури, ни солнца, а бывает просто ни се ни то: сеется туман и отнимает всякую резкость у предметов… Эти люди вовсе бесстрастны: идут, ни на что не обращая глаз, молчат, ни о чем не думая. В комнате их не много добра; иногда просто штоф чистой русской водки, которую они однообразно сосут весь день без всякого сильного прилива в голове, возбуждаемого сильным приемом, какой обыкновенно любит задавать себе по воскресным дням молодой немецкий ремесленник, этот удалец Мещанской улицы, один владеющий всем тротуаром, когда время перешло за двенадцать часов ночи.

Жизнь к Коломне страх уединенна: редко покажется карета, кроме разве той, в которой ездят актеры, которая громом, звоном и бряканьем своим одна смущает всеобщую тишину. Тут все пешеходы; извозчик весьма часто без седока плетется, таща сено для бородатой лошаденки своей. Квартиру можно сыскать за пять рублей в месяц, даже с кофием поутру. Вдовы, получающие пенсион, тут самые аристократические фамилии; они ведут себя хорошо, метут часто свою комнату, толкуют с приятельницами о дороговизне говядины и капусты; при них часто бывает молоденькая дочь, молчаливое, безгласное, иногда миловидное существо, гадкая собачонка и стенные часы с печально постукивающим маятником. Потом следуют актеры, которым жалованье не позволяет выехать из Коломны, народ свободный, как все артисты, живущие для наслажденья… После сих тузов и аристократства Коломны следует необыкновенная дробь и мелочь. Их так же трудно поименовать, как исчислить то множество насекомых, которое зарождается в старом уксусе. Тут есть старухи, которые молятся; старухи, которые пьянствуют; старухи, которые и молятся и пьянствуют вместе; старухи, которые перебиваются непостижимыми средствами, как муравьи — таскают с собою старое тряпье и белье от Калинкина мосту до толкучего рынка, с тем чтобы продать его там за пятнадцать копеек; словом, часто самый несчастный осадок человечества, которому бы ни один благодетельный политический эконом не нашел средств улучшить состояние».