Алая Вуаль - Шелби Махёрин

он изо всех сил пытается вернуть контроль над своими чертами, заставить их снова стать ужасной, непостижимой маской. Как будто я вообще не говорила, он отдергивает мою руку от горла, и, к сожалению, на запястье остается след от укуса.

— Ничего страшного, — поспешно говорю я, одергивая рукав на ране. — Мне тоже было не больно. Ты никогда не терял самообладания.

— Прости?

Я слегка отшатываюсь от блеска в его глазах.

— Я сказала, что ты никогда не терял самообладания. Это был комплимент.

— О. Ты хотела сказать это как комплимент. — Он наклоняется вперед, вены на его шее напрягаются. Несмотря на нашу близость, его голос становится таким низким, что я почти не слышу его. — Ты хоть понимаешь, как тебе повезло, Селия? Представляешь, какая ты дура? — Последнее слово он произносит с рычанием, и я испуганно моргаю. — Я мог убить тебя — мог сделать еще хуже, чем убить, — и ты хочешь похвалить мою сдержанность? Думаешь, я никогда не причиню тебе вреда? Я вампир, а ты отдала себя на заклание80, как ягненка. Что, если бы я не остановился? Что, если бы я взял больше, чем ты хотела отдать?

От его тона, от его выражения лица я инстинктивно бросаю взгляд на нож, который теперь лежит совершенно бесполезный у изъеденного молью манекена — не то чтобы он вообще помог. Мой желудок болезненно вздымается от предупреждения Димитрия, от моей собственной безрассудной уверенности в том, что я смогу одолеть вампира, не говоря уже о таком вампире, как Михаль. Ты не захочешь его останавливать, Селия. Ты будешь умолять его забрать все. Последний приятный туман в моих мыслях рассеивается, оставляя меня холодной и униженной на этом грязном чердачном полу. Когда Михаль все еще смотрит на меня с ожиданием, я бормочу:

— Я приняла меры предосторожности.

— Меры предосторожности? — Он резко встает и с небывалой скоростью пересекает комнату, выхватывает нож и впивается в мою ладонь. Когда я не решаюсь взять его — ведь действительно, какая от него польза? — он сжимает мои пальцы вокруг холодной серебряной рукояти и поднимает меня на ноги. — И как тебе помогли эти меры предосторожности?

Я заставляю себя поднять подбородок, чтобы встретиться с ним взглядом.

— Как я уже сказала, ты никогда не терял самообладания.

— Я мог бы…

— Но ты этого не сделал. — Как и прежде, у камина Бабетты, мы стоим лицом к лицу, но Михаль больше не улыбается. Нет, с серебряным ножом, все еще зажатым между нами, он выглядит готовым перекинуть меня через плечо и уплыть обратно в Реквием, где, как я представляю, меня ожидает промозглая камера с крысами. И действительно, его губы оттягиваются назад над зубами в ответ на мое упрямство, а щеки — обычно алебастрово-белые — темнеют от ярости и свежей крови. Моей крови. Я быстро отворачиваюсь, решив забыть последние десять минут — а может, и последние десять часов — своей жизни. Насколько я понимаю, их никогда не было. — Думаю, в кладовке можно найти белый уксус. Если мы разбавим кровь до того, как она застынет, то, возможно, нам даже удастся избежать пятен на полу этой бедной пары.

Михаль с отвращением отбрасывает мое запястье и отходит к окну, словно желая поскорее от меня отделаться.

— Как мы избежали Les Abysses?

Я подавляю желание огрызнуться.

— Одесса и Дмитрий.

— Они привели нас сюда?

— Да.

— Они попросили тебя исцелить меня?

— Нет. — Свежие звезды вспыхивают в моем видении, когда я трясу головой, когда я засовываю нож в карман с такой силой, что рву ткань. — Они хотели, чтобы ты попил из людей внизу, но я им не позволила.

— Почему?

— Одесса сказала, что ты можешь убить их, — я смотрю на его жесткую спину, не желая чувствовать себя еще глупее, чем я уже чувствую, — а они не заслуживают смерти из-за того, что мы попали в ловушку.

С поразительной быстротой он сжимает простыню в кулаках, его руки напряжены до предела.

— Поэтому, естественно, ты предпочла, чтобы я убил тебя вместо этого.

— Конечно, нет, но…

— Ты действительно чертовски хочешь умереть.

Такт молчания. Затем…

Комната накренилась, когда я бросился к нему, шок смешался с тошнотворным гневом в моем животе. Он просто… он ругался на меня. Никто никогда не ругался на меня, и как он смеет так со мной разговаривать? Я не сделала ничего плохого, кроме того, что спасла его жалкую шкуру. Как он смеет обращаться со мной так, словно я совершил какое-то чудовищное преступление? Хотя я намереваюсь схватить его, чтобы встряхнуть, я шатко раскачиваюсь всего через два шага, и мне приходится ухватиться за ближайший сундук, чтобы сохранить равновесие.

— Прекрати, — резко говорю я. — Если бы не я, ты бы лежал на полу мертвый, так что ты мог бы проявить немного больше благодарности.

— Я не благодарен, — жестко говорит он. — Если ты сделаешь это еще раз, я убью тебя из вредности.

— Это пустая угроза, Михаль Васильев, и мы оба это знаем. А теперь — если ты уже закончил дуться — я буду благодарна, если ты окажешь мне ответную услугу и исцелишь меня. Я знаю, как ты относишься к вампирской крови, но в данных обстоятельствах…

— В сложившихся обстоятельствах ты заслуживаешь большего, чем легкое головокружение. — Он глубоко дышит, словно пытаясь успокоиться, но затем снова ругается, срывая с себя кожаное пальто и бросая его через плечо. Оно приземляется с мокрым шлепком у моих ног. Свежая кровь — возможно, моя — забрызгивает мой подол, а его голос становится низким и злобным, когда он говорит: — В конце концов, люди забили Святого Стефана камнями до смерти, а Святой Лаврентий встретил горячий гриль. Я могу устроить и то, и другое, когда мы вернемся на Реквием, но, может быть, ты предпочтешь пропустить предварительные процедуры и сразу перейти к распятию?

Мои ногти глубже вгрызаются в дерево.

— Ты думаешь, я хочу быть мучеником?

— Думаю, это твоя самая большая амбиция.

— Ты ничего обо мне не знаешь.

— И ты, видимо, тоже, — рычит он в окно, — если думаешь, что, жертвуя собой ради этих людей, имеешь к ним какое-то отношение. Как и в случае с твоими предшественниками, это имело отношение к тебе и твоему желанию доказать, что ты достойна какого-то воображаемого приза — в данном случае смерти. Так вот, что для этого нужно? Нужно ли тебе умереть, чтобы они увидели в тебе нечто большее, чем просто красивую фарфоровую куклу?

Мой рот открывается от возмущения. В шоке.

— Как ты…? Что ты только что