Спаситель - Иван Прохоров

братья обнимались друг с другом.

Филипп тоже встал, обнял Антона и Савку. Он не видел их почти две недели и уже начинал беспокоиться.

– Товар собран, брат. – Сказал ему Антон. – Тринадцать кадей на четырех подводах принял Бакан.

– Отлично. – Завадский хлопнул Антона по плечу и оглядел братьев. – Отдыхайте. Завтра утром мы выезжаем.

– Филипп, – подал голос Данила, подходя к Завадскому, – ежели Акима ведаешь отправлять в буде годину, пущай и теперь же он едет, а не ты.

– Почему? – спросил Завадский, хотя отчасти понимал – ведь этим людям надо было думать и о себе.

– Посем, брат, еже опасно тебе мелькать на здешних дорогах. Оставайся под защитой тунгусов и тундры. Аким справит.

– Не беспокойся, Данила. – Филипп повернулся, чтобы уйти, но Данила не успокаивался.

– Разве не ведаешь?! – вопросил он, повышая голос. – Убо кроме тебя никто все сие не удержит! Разумеешь? Не годе тебе мотаться, яко простому купцу.

Филипп поджал губы и положил руку ему на плечо.

– Я уже обо всем подумал, брат. – Сказал он тихо. – И об этом тоже.

Данила поглядел ему в глаза и кивнул.

***

Рогаткин выхватил палаш. В ту же секунду два старших казака перед ним упали на колени.

– Прости-и-и, Перпетуй, прости, не сведалось! Яко сквозь землю! Пощади-и-и! – затянули они наперебой.

– Еже аз сказывал? Говори! – ткнул Рогаткин палашом в лицо чернявому казаку.

– Ко… коли не сыщем чужеяда, не воротитися.

– А вы сыскали?

Молчание.

Рогаткин взмахнул палашом и тяжело задышал. Восьмая поисковая группа явилась и ни слуху, ни духу о раскольщике. Рука что есть силы сжала рукоять, заскрипела перчаточная кожа. Будь хладен умом, вспомнил Коротышка, стискивая зубы и со всего размаху разрубил курицу, забредшую к ним на свою голову.

– Благодарствуем, Перпе-е-етуй! Храни тебя, бог! – принялись кланяться в ноги казацкие десятники. – Абие уйдем и не воротимся, покамест не сыщем…

В это время протяжно загудел рожок на дозорной башне, через открытые ворота Рогаткин увидел в начале дороги, на взгорье спускались к ним первые ряды большого войска. Острое зрение распознало Голохватова и крупного статного вельможу рядом с ним, вальяжно едущих на лошадях.

– Поздно, – неожиданно спокойно сказал Рогаткин и убрал палаш. Удивленные казаки подняли головы, посмотрели на хозяина, переглянулись, а затем ушей их коснулся первый накат канонады тысяч приближающихся лошадей.

Глава 43

Голохватов с Рогаткиным обменялись быстрыми взглядами, и как полагается людям давно знакомым, сумели понять друг друга без слов. Дела так себе, – «прочитал» Рогаткин по взгляду товарища. Вижу, брат, да стало быть сработаем прежним порядком, – «говорил» ответный взгляд.

Голохватов с завистью наблюдал за четкими действиями ближних рынд боярина Безхвостьева. Это были не просто тупые мясники, а скорее многопрофильные помощники, способные если нужно и боем управлять и дощаник без топора сколотить и рану подорожником излечить и по-татарски изъясниться и голову одним махом срубить. При этом они понимали своего хозяина без слов и были не слабее его умом.

Безо всяких дополнительных указаний, двое из них вошли в воеводские хоромы и велели выгнать всех вон. Другие двое распоряжались по части охраны вокруг. Безхвостьев вообще ничего не говорил. Только у парадной двери он остановился и помахивая керамической баклагой с колодезной водой тихо сказал какому-то пятидесятнику с широко расставленными преданными глазами: «воеводу ко мне», после чего обернулся и кивнул Голохватову с Рогаткиным – давайте за мной, дескать.

Через десять минут он главенствовал в просторной коморе на втором этаже, выполнявшей роль казенного воеводского кабинета. Рогаткин и Голохватов расположились на одинаковых голландских креслах, нелепо выглядевших на фоне голой стены из грубого теса и черной от гари изразцовой печки.

Безхвостьев стоял у окна, покручивал кольцо с изумрудом на мизинце. В коморе кроме них был только пятидесятник с лицом похожим на собачью морду. В дверях возник уездный воевода Пекшин, расчесанный по-купечески, с клочкообразной бородой и смышлёными мышиными глазами на привыкшем прятать излишний ум слегка помятом лице. Он в пояс поклонился ближнему царскому боярину и осведомился звать ли дьяка.

– Не надобе, проходи покамест один, – сказал ему Безхвостьев и кивнул своему пятидесятнику. Тот спокойно вразвалочку, придерживая рукой саблю, подошел к двери, выглянул, покрутил головой по сторонам, после чего неслышно вышел и тихо затворил за собой дверь.

Голохватов знал, что в соседних комнатах тоже люди Безхвостьева – любое подслушивание исключено. Он никому не доверял, даже воеводе и Голохватов не позавидовал сейчас его участи – если тот рискнет играть в пользу раскольщика, Безхвостьев мигом это вычислит и задушит его как удав.

Селенгинский воевода Пекшин водрузил на лицо простодушную полуулыбку раба, охваченного порывом умиления от лицезрения величественной особы. Голохватову показалось, что он слегка переигрывает, но в его положении это даже к лучшему.

– Ну, сказывай, воевода, кто надоумил тебя расположить в остроге татя и преступника веры расколщика Филиппку? – грозно вопросил Безхвостьев.

У воеводы слегка согнулись колени. Опять переигрывает, подумал Голохватов.

– Сице убо, Федор Ильич, при нем быти грамота от разрядного воеводы. – Робко произнес Пекшин, хотя по всему было видно, что он не растерялся.

– А годе вскружил он ему голову, охмурил, не подумал ли?! – не выдержал надувшийся от злости Рогаткин и закачал ногами, которые доставали до пола только носками.

Воевода на полусогнутых слегка повернулся к Коротышке.

– Да мне ли, батюшка, чинить разбор фигурам Михаила Игнатьевича? Кто аз пред князем? Ужель стану влающи [сомневаться] в княжеской воле? Мое деяние малое – исполнять волю государя, вести ясачные сборы да бдети за порядком на земле, а уж подпись да печать на грамоте самолично ставлены воеводой. Перпетуй Ибрагимович, ихнего руки печати не раз я видывал.

Безхвостьев отпил воды из баклаги, не спуская глаз с воеводы.

– И еже писано в овой фигуре? – спросил он.

– Писано в ней, Федор Ильич, что Филипп Завадский – купец Красноярского уезда нарекаемый волею торговати с джунгарами казенным товаром уездным воеводой Мартемьяном Захаровичем…

Безхвостьев и Голохватов вдруг засмеялись, как две чайки-хохотуньи, да так одинаково, что Рогаткин и Пекшин с удивлением на них посмотрели.

– Тьфу ты черт! – сквозь смех сказал Безхвостьев, – А я-то грешным делом думал того жирного тартыгу давным-давно вздернули да скормили свиньям, а он боле гляжу в гору пошел