Спаситель - Иван Прохоров

он понимал – Безхвостьев был его умнее и опаснее и глядя теперь на оборотившегося к нему боярина, приказчик окончательно понял – он его бесит.

Безхвостьев прибыл вчера с полуторатысячным войском отборных, хорошо вооруженных казаков и стрельцов, которые заняли Нерчинский острог и все близ расположенные слободы и посады. По окрестностям покатились «случаи»: три посадские девки были изнасилованы, крестьянину разрубили голову топором, удвоилось число грабежей. Пришедший с робкой просьбой поумерить безобразие Нерчинский дьяк был выставлен Голохватовым за дверь. Гость его был очень серьезен – не просто с хозяином на короткой ноге, но и у самого покойного царя Алексея Михайловича еще будучи отроком горшки с лайном выносил. Разумеется, пустяками такого серьезного человека беспокоить не стоило.

– Стало быть, человек твой не сыскал расколщика? – спросил Безхвостьев, присаживаясь на обшитую бархатом лавку, широко расставив ноги.

От завтрака он отказался, сославшись на то, что ест только поздно вечером перед сном и сразу много, велел только принести себе колодезной воды, налитой непременно в серебряный ковш и нарезанную кружками вареную морковь с солью, выложенную на стеклянной тарелке, накрытой чистым полотенцем.

Стриженный под горшок чашник в нарядной красной рубахе в горошек принес ему ковш и нехитрое блюдо на подносе, поставил на край стола, поклонился и ушел. Боярин лихим движением снял длинный палаш, уложил его на угол стола и принялся есть морковь руками.

– Люди мои доносят еже пропал мухоблуд со всем своим разбойным сбродом и товаром, – ответил Голохватов, – обаче в Иркутске и на разъездах его не видали. Паки дивно посем дондеже сидел ажно месяц в Селенгинске яко боярин.

– Зде дивиться нечему, – сказал Безхвостьев, отправляя в рот морковь, – тут иная тружа – еже он там дожидал?

– Да убо пути перекрыты, на всех исадах да разъездах мои люди, а в острогах и посадах соглядатаи.

– При нем тунгусы – выведут через тундру тощно хочь орду чертей. Они кстае его и прячут, во-ся токмо иде – сам черт не сыщет, да оно и ни к чему.

– И что же разумеешь, Федор Ильич?

– Разумею буде он продавать свое зелье еще.

– Цинам?

– А кому же? И дожидал-то он в Селенгинске вести от них.

Голохватов прищурился.

– Сколько же злата готовы они давать за сию дрянь. – Жадно развел он руками. – Сказывают токмо цинского брашна о три сотни подвод вывез.

– Стало быть не такая уж дрянь, кольми цины за нее дают злато. – Усмехнулся Безхвостьев. – Обаче в худом винить его грех, коли правда, и жила сия златая казну государеву наполнит вящше [больше] ясачного стола. Мы его весно на кол посадим, яко сымаем, и все же пользу почитай он своим делом с цинами принес нам чаю на сотню лет наперед.

Голохватов метнул на боярина быстрый взгляд, но как он и ожидал – по вытянутому лицу Безхвостьева ничего нельзя было понять.

– Во-то. – Сказал боярин, забросив в рот последний кусок моркови и хлопнув по коленям. – Идеже ныне твой человек?

– В Селенгинске.

– Ин много ли онамо людей верных?

– Купцы, воеводы, дьяки – все наши. Уж не думаешь ли ты, Федор Ильич, будто сый чужеяд и область хозяина перекупил?

– Ежели злато подводами возит, еже бы не?

Голохватов серьезно посмотрел Безхвостьева.

– Да буде, уж и поверил? – улыбнулся боярин. – Готовься, приказчик, в дорогу, едем сегодня.

***

Филипп жил с тунгусами и братьями буквально в лесу, причем в самой непроходимой чаще. Их и впрямь не сыскал бы и сам черт, а если бы и сыскал, то и близко не подошел – тунгусы смастерили три кольца невидимых смертельных ловушек, сигналок и сами обороняли все возможные подступы тайными караулами. Несмотря на лес, богатство позволило устроиться Завадскому с большим комфортом – две сотни наемных мужиков построили целый скрытый лагерь – выкопали множество глубоких землянок, некоторые были довольно просторными и даже двухуровневыми. Благодаря отличным английским инструментам и гвоздям, быстро обтесали бревна, обложили стены, сколотили мебель, провели трубы, возвели из бревен наземные части и замаскировали их ветками и дерном. Десяток таких убежищ они построили всего за пару дней. Самим мужикам запрещалось покидать лагерь, пока в нем жил Филипп – для них устроили четыре большие землянки и привезли двадцать бочек с водкой, а также много мяса, из которого они варили себе щи.

Сам же Филипп нанял себе еще в Монголии маньчжурского повара, который готовил ему китайские блюда – то курицу со стручковой фасолью в кисло-сладком соусе, то какие-то диковинные роллы, то димсамы с вареной китайской капустой. Завадский ел их палочками – обедал он на улице, с братьями, сидя за столом в накинутой на плечи шубе.

Однако, несмотря на комфорт и китайскую кухню, аппетита у Завадского было мало. Его бесило, что он тратит время, сидя здесь вместо того, чтобы везти товар в Китай. Да, он все знал о перемещениях Рогаткина и знал, что тот засел сейчас в Селенгинском остроге, но черт возьми, сердился Филипп, там должен сидеть он, а не какая-то сраная строгановская шестерка. Ко всему прочему, ранними осенними вечерами, его начинала одолевать тоска. Он хотел обнять Капитолину, ощутить ее упругое тело под своими руками, почувствовать изнуряющую сладость ее любви. Завадский швырнул палочки на стол. Это неправильно, подумал он. Да, он многого добился, но настоящий хозяин этих мест даже глаза их не видел – сидит у себя где-то в Новгороде и правит тут через своих шестерок.

– Еже пригорюнился, брат? – спросил у него сидевший рядом Аким и евший лапшу руками, как ребенок – то есть запрокидывал голову, открывал рот и опускал в него свисающие макаронины.

Филипп задумчиво посмотрел на него и неожиданно произнес:

– Аким, начиная со следующего года ты будешь возить китайцам товар. Тебе будет помогать Савка.

Аким так и замер с вытянувшейся лапшой над раскрытым ртом, скосил на Филиппа глаза.

– А посем не алкаешь растити мак тут? – спросил Данила.

– И тут будет, когда мы станем здесь хозяевами. Он будет везде, но сначала надо убрать строгановских ублюдков.

Справа зашелестели кусты, из них тихо будто кот, вышел тунгус с пальмой, а за ним уставшие Антон с Савкой.

– Наконец-то! – воскликнул Аким.

– Иде загуляли, братцы?

– Небось чудо-травы надышалися, да повыспрени?

Слуга уже наливал водки долгожданным путникам, пока