Спаситель - Иван Прохоров

– воеводствует ни даже тебе в Красноярске.

– Чаю, Федор Ильич, не без поспешествования [помощи] нашего деятельного истня [друга]. Спелись, чужеяды! А слухи убо давно броднят еже Мартемьянку того уж везли в кандалах в Томский гради на дознание, да на караульный обоз напали разбойники, стрельцов порубили, а после объявился он уже не приказчиком, а воеводою.

Безхвостьев вскинул брови и покачал головой.

– Не ведаю, господа, – осторожно вмешался Пекшин, – сами разумеете, мне такие домыслы не по чину, а в фигуре писан посем наказ выдавать красноярскому купцу по первому запросу – землю для торговых нужд, лошадей, брашна да работных людей. – Пекшин развел руки. – Коли вы свой вид имеете, расскажу все и людям моим накажу все молвить, еже бо ведают, обаче же яко нарушить волю княжескую – уж поймите…

– Ладно, – сказал Безхвостьев, – давай начистоту. Ты знаешь кто я?

Пекшин поклонился.

– Уж мне ли не ведать, Федор Ильич.

– Есть у этого змия тут свои люди?

Голохватов впился взглядом в Пекшина, понимая, что это первый проверочный вопрос боярина и, если воевода облажается – не сносить тому голову. Но Пекшин не облажался. Чуть склонив голову набок, он вымолвил осторожно:

– Чаю… есть.

– Ты их не знаешь?

– Овый человек… купец, он убо не дурак, батюшка, и зело богат, еже кольми я ни егда не видывал. Людей соблазнить ему несложно.

Безхвостьев беззвучно оскалился.

– А есть ли у тебя человек из служилых про кого руку на сердце положа пред Богом поклянешься, еже можешь ему доверять?

– Аз доверяю дьяку и подьячему по брашным делам Мандраилову, зане коегаждо с полжизни ведаю, а ежели вру, то голову мне, старому дураку – с плеч долой, ибо иного боле не надо и грош цена всей моей жизни.

Этот ответ очевидно понравился Безхвостьеву. Понравился он и Голохватову.

– Дьяк не подойдет, – задумчиво произнес боярин, – а с Мандраиловым своим собери нам встречу, да токмо еже бы ни одна живая душа о том не ведала! Уразумел?

Пекшин низко поклонился.

***

Казаки и стрельцы заняли почти все строения в остроге и вокруг него. Местные ощутили притеснение. Больше всего доставалось дворне и казенным холопам, но порой прилетало и служилым. Кое-кого избили, кого-то даже до смерти. Подьячий Олег Натанович Суконщиков спешил ранним морозным утром в приказную избу и вынужден был протискиваться меж телами греющихся у костров нетрезвых стрельцов и казаков. Дело это было непростое – то и дело кто-нибудь толкал его будто невзначай каменным плечом, а иной раз кто-то шагал на него спиной будто не видя, а уже у самой избы сбили с него шапку. Суконщиков обернулся и увидел перед собою хохочущие усато-бородатые лица московских стрельцов. Шапка его лежала в луже перед ним. Никакого житья с ними в остроге. Уж надолго ли они тут? – думал Суконщиков, входя в избу и швыряя мокрую шапку на печь.

Почти все уже служилые были в съезжей избе, дьяк еще не пришел, и пока его не было все обсуждали только одно – когда же покинет их острог проклятый полуторатысячный отряд московского боярина Безхвостьева, который они уже прозвали меж собой «московскою ордой». Лица у служилых были невыспавшиеся, злые, помятые. Невеселые роптания пресекла неожиданно хорошая новость, которую озвучил подьячий по брашным делам Васька Мандраилов. Достав дерюжный чехол с гусиными перьями, он по привычке разложил их перед собой от меньшего к большему и сообщил вдруг, что случайно сведалось ему о том, что сей отряд прислан на поиски гостивших у них купца Филиппа Завадского и уйдет он скоро – ровно через три дня двинет за Шергинск, где, как якобы стало известно и прячется тот купец.

Суконщиков сощурил взгляд, услыхав это, затем достал «осьмую» амбарную книгу, и прилежно работал весь день, записывая в нее приходы и расходы по зерну, перьям, дереву, валенкам и даже двум астролябиям. Только раз выходил он – на обед, странно помахивая высушенной шапкой перед лицом, будто на дворе было жарко, а не выл неприветливый ветер, швыряя в лицо колкие крупинки.

Вечером, придя домой и поев с женой и детьми каши, Суконщиков достал из сундука заячий тулуп, надел его, затем взял палку – отбиваться от собак, прихватил зачем-то снегоступы на ужах и поспешил в темноте дорогой, ведущей в кабак.

В непроглядной тьме за ним двигались двое, следившие до того за его избой. Суконщиков был осторожен, он часто останавливался, прислушивался и даже принюхивался, но никогда бы не догадался, что за ним в эту минуту наблюдают, поскольку эти двое были мастерами своего дела и несмотря на недюжинные габариты, умели двигаться бесшумно и незаметно. У дома каждого подьячего Селенгинского острога караулила сегодня подобная парочка, но вот какая беда для Суконщикова – только он побрел куда-то во тьму на ночь глядя.

Добравшись до разъезда, Суконщиков по очертаниям знакомых деревьев свернул не к трактиру, а на дорогу, ведущую к Гильберскому острогу – странный выбор для пешего человека, ведь до первого яма по ней пятнадцать верст, однако Суконщиков пройдя около полсотни саженей свернул на едва заметную тропинку, ведущую к сгоревшей мельнице. В тишине раздался тихий крик неясыти.

Суконщиков замер во тьме, пока не услышал едва слышный треск ветки впереди. Он вздрогнул, задышал часто и тут же тьма перед ним как будто стала гуще.

– Говори, почто звал?

Судя по голосу человек стоял прямо перед ним, в паре метрах. Суконщиков узнал голос и облегченно вздохнул.

– Слухом быти, сегодня наш подьячий Мандраилов поведал еже боярский отряд через полтретья дни двинет на Шергинск, искать онамо твоего хозяина.

– Отнюду ему ведомо?

– Мандраилов попусту плюскать не станет да к тому же близок к воеводе нашему. Мое дело тебе сказать, а ты уж решай яко важно аль нет.

– На Шергинск стало быть? – в голосе послышалась задумчивость.

– Говорят за ним в отайном месте у тунгусов скутается Филипп.

Человек, которому Суконщиков передавал информацию, насторожился вдруг, повернулся, стал вглядываться во тьму, а потом прошипел, напугав подьячего:

– Ты, сука, кого приволок за собою?!

– Ась? – не понял Суконщиков.

В ту же секунду человек сорвался с места, но скрыться не успел – на обоих налетели две громадные тени, сшибли с ног, придавили к земле, заломили руки.

***

В трапезную, где мирно вечеряли боярин Безхвостьев (вареная морковь с солью) и рыжебородый