«Летающий танк». 100 боевых вылетов на Ил-2 - Олег Лазарев

Значит, трудновато будет с ним работать. Настроение у меня настолько упало, что пропало всякое желание работать. На Корзинникова после этого смотреть не мог и, как часто бывало, стал избегать с ним встреч. Он стал мне настолько отвратителен, что чувство неприязни к нему осталось на всю жизнь. Однажды, в конце семидесятых годов, мы встретились с ним лицом к лицу на Садовом кольце в Москве. Я с ним не поздоровался, как, впрочем, и он со мной, сделав вид, что не заметил меня.

Перед тем как вступить в командование, Казаков продумал все свои действия: с чего начать и как поступать далее, короче, составил план действий, в котором предусмотрел все, вплоть до самых мелочей. Не знаю, получил ли он какие-нибудь указания от командира полка по вопросу принятия эскадрильи. Начал он с того, что скрупулезно по акту, как самый дотошный бухгалтер, стал заносить в бюрократическую бумажку все, что бросалось в глаза. Невольно вспомнилось, как год назад уходил из эскадрильи Вася Афанасьев. О его уходе я узнал в день отъезда в Тамбов.

Прощаясь, он сказал, что уходит на учебу и, скорее всего, назад не вернется. При расставании подарил мне учебник по аэродинамике с дарственной надписью: «Альбатросу» (так в шутку называли меня летчики эскадрильи) Олегу Васильевичу Лазареву на память о совместной службе в эскадрилье. Работай в ней так, как и при мне, а книга пусть будет напоминать об этом. 2 мая 1948 г. В.Н. Афанасьев». Никакого документа о сдаче и приеме эскадрильи мы не составляли.

Казаков же, составляя акт, доводил меня порой до отчаяния. На одно перечисление всевозможных пунктов акта ушло несколько листов бумаги. За все последующие годы службы в армии мне не приходилось составлять подобного акта. Вот бы нынешним чиновникам принимать вновь построенные дома так, как он принимал от меня эскадрильные помещения. Осматривая тщательно каждое из них, он прежде всего искал какие-нибудь недостатки с тем, чтобы уколоть меня.

Наконец на этo обратили внимание летчики эскадрильи и поинтересовались у меня: «А что это он все пишет и пишет?» – «Как что, составляет акт приемки эскадрильи, ведь в нем надо все отметить: имущество, состояние эскадрильи, какой моральные дух». – «О! Это точно – дух всегда должен быть чист и свеж, как заднее место после туалетного стула. Скажите ему, чтобы меньше писал, пусть оставит один листочек для меня, а то в туалете, кажется, нет», – под общий смех летунов произнес один из них.

Приступив к исполнению своих обязанностей, Казаков держался по отношению ко мне сухо, стремясь показать свое «я». Называл не иначе как товарищ капитан. Не было случая, чтобы он в чем-то посоветовался со мной. Я у него был простым исполнителем его воли, как обычный курсант. Мысленно представлял себе, как бы он вел себя в подобном положении на фронте, вспомнив случай с Цугуем, когда тот откровенно сказал мне: «Здесь не я тебя должен учить, а ты меня».

Для Казакова война была не страшна: воевать он не собирался и учиться, как надо воевать, не думал, а посему главное – показать себя требовательным командиром, держать весь личный состав в крепких руках. Присмотревшись к Казакову, понял: таких взаимоотношений, как у нас с Афанасьевым, не будет. Не стали они лучше и после совместного проживания в одном финском домике, куда я с семьей вселился после него. Под стать мужу была и жена. Она всегда стремилась показать свое преимущество и особые права на общей кухне. Жить с такими соседями особого удовольствия не доставляло. Эта квартира, конечно, не шла ни в какое сравнение с прежней. Но мы все же надеялись на лучшее.

Новинкой для нас стало появление в дивизии учебно-тренировочного самолета Як-11. Меня, как бывшего истребителя, Афанасьев попросил быть помощником по обучению полетам на этой машине. По прибытии с Тамбовских курсов полетов в сложных метеоусловиях (СМУ) он был назначен старшим инспектором-летчиком по боевой подготовке штурмовой авиации ВВС МВО вместо посредственного безынициативного летчика Фадеева, не пользовавшегося уважением в дивизии. После одного контрольного полета в зону Вася выпустил меня на Як-11 самостоятельно. В моей летной книжке он сделал запись о допуске к тренировочным и инструкторским полетам.

Первую машину для полка я перегнал из Мертовщины из-под Пензы. Появление над Малинским аэродромом я отметил парой бочек на малой высоте. Сделал это так, как обычно делали истребители в те времена. Корзинников и стоявший рядом с ним Абрашкин, новый замполит полка, это видели. Как только я доложил командиру полка о выполнении задания, так он начал что-то выговаривать мне.

Но Абрашкин, прибывший в полк из истребительной авиации и страстно любивший ее, перебил его словами: «Сразу видно, что прилетел истребитель, а то наши «горбатые» ходят валиком вроде бомберов – смотреть на них не хочется». После таких слов запал у Григория Михайловича пропал. Это был последний случай, когда Корзинников выразил недовольство по поводу моих выкрутасов в воздухе. Вскоре на новой машине я выпустил почти весь руководящий летный состав полка и эскадрилий, за исключением Корзинникова и его заместителя Смирнова. Со многими из них летал в зону на пилотаж. Не всем он понравился, как, впрочем, и сам самолет.

Рядовые летчики побаивались летать на нем самостоятельно, предпочитая свой родной самолет. Мне машина понравилась. Только сожалел, что мотор у него слабоват. Но для тренировочных полетов при малом расходе топлива она была неплоха. На Як-11 мы выполняли ночные полеты, летали под колпаком, в облаках, на воздушные стрельбы по конусу. Не раз во время летных учений я на нем имитировал атаки штурмовиков при полетах по маршруту и при работе на полигоне.

Так я тренировал воздушных стрелков, чтобы они имели понятие, как реально атакует истребитель, и учились бы отражать их атаки. С поступлением в полк Як-11 большую часть рабочего времени я проводил не в эскадрилье, а работая на этой машине и в полетах на буксировку конуса на самолете Ил-2. В одном из таких полетов я едва не нажил себе неприятность. Перед сбрасыванием конуса на снижении я вручную (автоматики тогда не было) поставил винт на малый шаг. Как только это сделал, началась раскрутка винта. Машина, не имея тяги, стала быстро вертикально снижаться. Столь быстрое снижение было бы не столь неприятно, если бы не тянул меня к земле буксируемый конус.

Для его сброса я зашел со стороны леса. Видимо, двухсотметровой длины фал вместе с конусом зацепился за деревья и еще резче потянул машину к земле. До посадочной полосы еще не менее двух километров, и, похоже, я до нее не дотяну. Неоднократные попытки затяжелить винт оказались безрезультатными. К счастью, лес кончился, но до торца полосы еще не менее полутора километров. Подо мной ухабистое поле. На свой страх и риск выпускаю шасси и тут же чувствую, как колеса коснулись земли. Сразу же выключаю зажигание. С секунды на секунду жду хруста металла, сноса шасси. Что есть силы жму на тормоза. Пробежав по ухабам, машина замерла. Быстро выскакиваю из кабины и под самолет. Порядок! Машина цела, никаких повреждений.

Тут подъехал на машине Корзинников. Суженные глазки монгольского типа зло смотрели на меня. «Ты что, рассчитывать разучился, за километр до полосы сел!» – чуть не захлебываясь, закричал он на меня. «Товарищ подполковник, я по радио передал: раскрутка винта, сделать ничего не могу, машина плашмя валится к земле». – «Ничего я не слышал, и с раскруткой можно было дотянуть», – продолжал кричать командир. Однако градус его возмущения стал стихать, когда до сознания стали доходить мои слова: обороты пять тысяч, конус волочился по деревьям, машина падала на лес.