Кукловоды. Дверь в Лето - Роберт Хайнлайн

Наверно, у меня было бы меньше неприятностей, окажись я в Омске, Сантьяго или Джакарте. В чужой стране, чужом городе ты знаешь, что столкнешься с чем-то непривычным, но перемены в Большом Лос-Анджелесе не укладывались в сознании, хотя я и сталкивался с ними ежечасно. Конечно, тридцать лет – небольшой отрезок времени: за всю свою жизнь каждый из нас успевает привыкнуть ко множеству перемен. Но на меня все обрушилось разом.

Взять, к примеру, случай, когда я произнес без всякой задней мысли обычное для меня слово в присутствии одной дамочки. Дамочка сильно оскорбилась, и только мое поспешное оправдание, что я из «спящих», удержало ее мужа от мордобоя. Я не стану приводить это слово здесь – хотя почему бы и нет? Поверьте, во времена моего детства оно использовалось как вполне пристойное – стоит заглянуть в старый словарь; во всяком случае, никто не царапал его гвоздем на стенках туалетов и не писал мелом на заборах.

Слово, о котором я говорю, – «маньяк».

Были и другие слова – их я произносил, только хорошо прежде подумав. Не то что они были из разряда табу, нет. Просто изменилось полностью их значение. Слово «хозяин», например, раньше означало человека, взявшего у вас в прихожей пальто; он мог отнести его в спальню, если на вешалке не было места, – но при чем тут уровень рождаемости?

Тем не менее я потихоньку приспосабливался. Моя работа заключалась в том, что я давил новехонькие лимузины под прессом, чтобы их отправили обратно в Питтсбург в качестве металлолома. «Кадиллаки», «крайслеры», «эйзенхауэры», «линкольны» – самые шикарные, большие и мощные турбомобили различных марок, не наездившие ни одного километра. Загоняешь их между челюстями пресса, потом – бах! трах! бабах! – и готово сырье для мартена.

Поначалу мне было не по себе – сам я на работу ездил на движущейся дороге, денег на гравилет у меня не было. Как-то я высказал свое мнение о бессмысленности уничтожения такой прекрасной техники – и чуть не лишился работы. Хорошо еще сменный мастер вспомнил, что я из «спящих» и ни черта не понимаю.

– Это элементарная экономика, сынок. Тут у нас излишки автомобилей, которые правительство принимает в качестве обеспечения по кредитам для поддержки стабильных цен. Автомобили выпущены два года назад, но они никогда не будут проданы, поэтому правительство превращает их в металлолом и продает обратно сталелитейным компаниям. Мартены не могут работать на одной руде, им нужен и металлолом. Тебе бы полагалось знать такие простые вещи, даже если ты «спящий». Кстати, обогащенной руды не хватает, и металлолома требуется все больше и больше. Эти автомобили нужны сталелитейной промышленности позарез.

– Но зачем вообще их было выпускать, если знали, что они не будут проданы? Это же расточительство!

– Это только с виду расточительство. Ты что, хочешь, чтобы люди остались без работы? Чтобы снизился уровень жизни?

– Ладно, почему не отправлять автомобили за границу? По-моему, там за них выручили бы больше, чем здесь, продавая как металлолом.

– Ну да! И взорвать экспортный рынок? Кроме того, если бы мы стали продавать автомобили по бросовым ценам за границей, мы бы восстановили против себя всех: Японию, Францию, Германию, Великую Азиатскую Республику – всех. И к чему все привело бы? К войне? – Он вздохнул и продолжал поучать меня отеческим тоном: – Сходи-ка ты в Публичную библиотеку и возьми несколько книжек. А то судишь о том, о чем понятия не имеешь.

Я и заткнулся. Я не стал говорить ему, что провожу все свое свободное время в Публичной или университетской библиотеке. Избегал я упоминать и о том, что был когда-то инженером. А претендовать на должность инженера теперь – все равно что в свое время прийти к Дюпону и заявить: «Сударь, я – алхимик. Не нуждаетесь ли вы в моем искусстве?»

И все-таки я вернулся к этой теме еще раз. Я давно обратил внимание, что очень немногие автомобили из кредитного обеспечения были собраны полностью. Сделаны они были кое-как: в одном не хватало приборной панели, в другом отсутствовало воздушное охлаждение. Но когда однажды я заметил, как зубья дробилки размалывают пустой, без мотора, капот, я вновь обратился к сменному мастеру. Тот в изумлении уставился на меня:

– Великий Юпитер! Сынок, неужели ты думаешь, что кто-то будет стараться при сборке никому не нужных автомобилей? Прежде чем они сойдут с конвейера, они уже оплачены.

На этот раз я заткнулся надолго. Лучше заниматься техникой: экономика для меня – темный лес. Зато у меня было много времени для размышлений. Мою работу трудно было назвать работой. Все операции выполнялись «Феноменальным Фрэнком» в различных модификациях. «Фрэнк» и его собратья обслуживали дробилку, подгоняли автомобили, убирали металлолом, подсчитывали и взвешивали грузы. Моя «работа» заключалась в том, что я стоял на небольшой платформе (сидеть запрещалось) и держал руку на рубильнике, который отключал всю систему, если что-то шло не так. Но ничего никогда не случалось, хотя довольно скоро я уяснил, что от меня требовалось, по крайней мере раз за смену, «обнаружить» неполадки в системе автоматики, остановить работу и послать за ремонтниками.

Что ж, за это мне платили двадцать один доллар в день, и я мог не думать о хлебе насущном. И это было главное. После вычетов на социальное страхование, медицинское обслуживание, профсоюзных взносов, подоходного налога, налога на оборону и взносов в общественный фонд социального обеспечения у меня оставалось около шестнадцати долларов. Мистер Дафти оказался не прав, утверждая, будто обед стоит десять долларов, – вполне сносный обед можно было получить за три доллара, если вы не против искусственного мяса. Ручаюсь, вам будет не отличить бифштекс, выращенный в колбе, от того, который гулял на травке. Учитывая, что вокруг ходило много слухов о радиоактивном мясе с черного рынка, я был совершенно счастлив, потребляя суррогат.

Труднее было с жильем. Во время Шестинедельной войны Лос-Анджелес не попал в список городов, подлежавших уничтожению, и в него хлынула масса беженцев (и меня причисляли к ним, но я-то себя таковым не считал). Никто не вернулся домой, даже те, у кого было куда возвращаться. Город – если Большой Лос-Анджелес можно назвать городом, это, скорее, правовой статус – был уже переполнен, когда я лег в «холодный сон». Теперь он просто кишел людьми и напоминал огромный муравейник. Может быть, не стоило избавляться от смога: в шестидесятые многие покидали город из-за обострения синусита. Теперь, очевидно, никто никогда не уезжал из города.

Когда я выписывался из храма, у меня в голове сложился план действий: 1) найти работу; 2) найти ночлег; 3) повысить уровень инженерных знаний; 4) найти Рикки; 5) снова стать инженером, если это в человеческих силах; 6) найти Майлза и Белл, заплатить должок и при этом постараться избежать тюрьмы; 7) прочие дела, вроде поиска исходного патента на «Трудягу»: у меня было предчувствие, что в основу его легли мои разработки по «Феноменальному Фрэнку» (конечно, сейчас все это не имело значения, просто мне было любопытно). Хотелось мне разузнать о судьбе «Горничной, инкорпорейтед»… и так далее и тому подобное.

Я начал располагать свои дела в порядке очередности много лет назад, еще во время учебы (после того, как едва не вылетел с курса в первый год обучения), потому что понял: если не соблюдать приоритеты, останешься ни с чем. Конечно, некоторые пункты плана можно было осуществлять одновременно: я надеялся отыскать Рикки, а может, заодно «Белл и K°», продолжая при этом совершенствовать знания в области автоматики. Но сначала главное, а потом второстепенное: сперва следовало найти работу, а потом искать потерянное, потому что доллары – конечно, если они у вас есть в достатке – ключи ко всему остальному.